Она так радовалась, будто я ожила.
Я предлагала ей лечь на кровать, в пансионате пытались выдать раскладушку, но она была непреклонна: «Нет, только матрас. Я люблю спать на полу».
— Пойдем подышим, погуляем, — сказала сестра после обеда.
Мы сели на лавочку, Нонна достала из торбочки мохеровые нитки, спицы и начала вязать.
— Знаешь, а я ведь от Сошальского уехала. Устала уже. Это ж невозможно: каждую ночь до трех часов компании. Понимаю: один раз выпили, засиделись, но постоянно сносить такое?! Я привыкла ночью спать... Зачем мне это? Ведь чувствовала, что в омут, в болото иду. Ну, думала, ладно, чтоб не гавкали: дескать, Мордюкова одна.
Пошла на то, чтоб быть при муже, а зря. Не приспособлена я быть за кем-то. Не встретила такого, чтобы и я терпела, и он.
Вдруг поворачиваю голову и чуть со скамейки не падаю от изумления. К нам по аллейке идет Сошальский собственной персоной. Володя вышагивал как пионер, руки по швам, ничего при нем не было — ни чемодана, ни сумки.
— Нон, — окликнула я сестру, — Сошальский...
— О господи, — выдохнула она.
Он подошел вплотную и печально произнес:
— Нонна, вернись...
Я пыталась убежать, неловко было, что при мне они вынуждены выяснять отношения, но сестра удержала меня:
— Сиди, секретов нет, — и, обращаясь к нему, тяжело роняя каждое слово, произнесла: — Я же тебе сказала, Володя, все кончено.
— Нонна, я тебе даю слово...
— Ты уже клялся. И не один раз, Володенька. Ты отравил мне все нервные клетки, ничего у меня к тебе нет. Оставь в покое! Не нужно мне ничего!
Она так это сказала, что он вздохнул, повернулся и ушел.
Нонна еще дней пять-шесть прожила со мной в Сочи, но этой темы мы больше не касались, я поняла, что не надо этого делать. Вернувшись в Москву, сестра попросила подругу забрать у Сошальского свои вещи.
И с тех пор у нее не водилось никаких мужчин. Не до любви ей стало. Сын Володя увлекся «дурью», наркотиками. И все ее мысли были о нем.
Нонна с Володей придумали девиз: «Ты мой, а я твоя». Она его маленького всего зацелует, хохочут, заливаются, у них общая жизнь. А от Славы я особого тепла к ребенку не замечала. Может, потому, что пока Володька рос, он редко бывал дома. Может, хотел Нонну проучить. «Взялась воспитывать, вот и давай», — сказал он ей однажды по телефону, когда выяснилось, что Володя принимает наркотики и Нонна обратилась к нему за помощью.
Она всегда шла навстречу желаниям сына. Он был добрым, веселым мальчиком, постоянно тащил в дом разных животных — то ужа, то котенка, то ворону со сломанным крылом.
Выпросил у матери на рынке живого желтенького цыпленка, даже в кровать его брал с собой. Несколько дней прятал в шкафу собачонку. «Он меня приучил, — говорила потом Нонна, — что надо брать только бездомных, они преданные». Сестра все время работала. Личная жизнь для нее была на десятом месте, а на первом — жажда играть, сниматься, самовыражаться, поэтому и судьба бабская не сложилась, и Володя заболел. Уедем мы с ней вместе из Москвы — у нее сердце не на месте: «Наташка, позвони, подойдет он к телефону? Каким голосом говорить станет?»
Друзья, казавшиеся ей такими приличными, хорошими мальчиками, и сами погибли, и Володю приучили к наркотикам. Из-за пагубного пристрастия с ним рассталась Наташенька Варлей. Она честно сказала, что уходит, потому что ей надо растить сына, который не должен видеть этот ужас.
Она и труженица, и умница. А вторая Наташа — Егорова — рассказывает о вечной любви, хотя не стала Володе хорошей женой. Стирала сыну всегда Нонна — увозила грязное, привозила чистое, выглаженное.
Какая может быть любовь, если в письме из больницы Володя писал: «Мама, еще не все потеряно и не такой уж я преступник и закоренелый пьяница, чтобы не осталось в твоей душе места для прощения. Последний раз поверь мне. Больше понять меня некому. Ведь ты знаешь, что Егоровой больше нет, а отцу не до меня... Если не ты, то кто?»
Конечно, Нонна пыталась его лечить, иначе он не прожил бы так долго. Восемнадцать лет сестра мучилась с сыном, пока он болел, и столько же страдала после его смерти, вспоминая и переживая.
Главное ведь, чтобы твой ребенок жил, тогда и других хочется видеть. Приедем на кладбище, она целует его фото: «Сыночек, мамочка с тобой здесь будет. Сестрица нас положит рядом». На их общем памятнике две фотографии: молодая Нонна и Вова смотрят в одну сторону, а внизу колосья — символическое «Русское поле». В этом фильме они снялись вместе. Сын был единственным мужчиной, которого Нонна любила преданно и верно всю жизнь, несмотря ни на что.
Когда он умер, она выла как волчица. Вынести этот вой было невозможно. Нонна долго никуда не выходила, но потом надо же было как-то шевелиться. На одном выступлении к ней подошел молоденький мальчик по имени Юлиан.
— Откуда ж ты, такое дите, взялся?