Будто обязана ему была.
— А я и обязана, — ответила Нонна. — Если б не он, сдохла бы. Мама-то раз в месяц кукурузной крупы пришлет — и все...
Домой из ВГИКа Нонка вернулась худющая, бледная. В Москве сестре жилось очень трудно. Чтобы не умереть с голоду, даже клей ела. Мы на Кубани могли акацию пожевать, жмых от подсолнухов, травку кашку-монашку искали, оставшиеся после жатвы колоски на поле подбирали. В Москве нигде ничего не сорвешь, а влюбленный в Нонну Слава подкармливал ее. Привозил от родителей из подмосковного Павловского Посада картошки, квашеной капусты.
Мама все твердила Нонке: «Присмотрись, золотой парень, хорошим станет семьянином. Если выйдешь за него замуж, будешь как у Христа за пазухой жить. А красавец какой! Тебе еще надо краситься, а он и так как картинка».
Слава помогал маме по хозяйству: веревку во дворе натягивал, белье развешивал, воду из колонки носил.
Так и не поняли мы, что у Нонки на уме, когда они со Славой возвращались в Москву. От него потом пришло маме письмо со словами: «Ирина Петровна, повлияйте на Нонну: если она не захочет быть со мной, я брошусь под поезд». А в письмо вложена разорванная на две части Ноннина записка, адресованная ему: «Режь меня на куски, я тебя ненавижу». Что, почему, по какому поводу она ему это написала — неведомо. Сестра не любила, чтобы ее доставали, а Слава, наверное, хотел быть постоянно рядом.
Мама наскребла денег и помчалась к ним в Москву. Не знаю, как уж она там Нонну воспитывала, но через год пришла от сестры телеграмма: «Родился сын тчк отец Слава тчк».
«Слава богу», — выдохнула мама.
Следующей телеграммой Нонна вызвала в Москву меня: «Мама зпт пришли Наташку зпт мне в театр надо зпт а Вовочку не с кем оставить тчк». Слава в это время снимался в Одессе. Я приехала, а там — ни кола ни двора. ВГИК они со Славой окончили, и из общежития их выставили — живите где хотите. Ночевали мы с Нонной то нелегально в общежитии, то у ее подруг. Днем сестра ходила хлопотать по поводу жилплощади. Покормит сына грудью и мне отдаст: «Сестрица, ты с Вовочкой побудь тут на скамеечке, если что — бутылочку с водичкой дай, а я скоро».
И сидим мы с шестимесячным Вовочкой как два нищих.
Наконец однажды Нонна выскакивает от чиновника с какой-то бумажкой: «Наташка, нам с тобой комнату дали! Поехали на «Аэропорт».
А меня в троллейбусах укачивало, все время казалось, что земля гудит, качается. У Нонны на руках сын маленький, а тут еще я полуобморочная... Днем у нее была репетиция, вечером ждал спектакль. Бедная сестра, бедная! И за что ей такое в двадцать четыре года?
Кое-как добрались мы до «Аэропорта», нашли в бараке комнату, которую нам выделили. Девять метров, холодный пол, стекла в окне нет — разбито. Стоим и молчим, пригорюнившись. И вдруг входит красивый парень. Нонна сразу подтянулась, приосанилась.