Просто заглянул «на кофе», как делали многие друзья и коллеги. Кулинарка из меня всегда была неважнецкая, и единственными достижениями в этой области числились сваренный по особому рецепту кофе и пирог с капустой. Проговорили мы тогда до полуночи. О чувствах, которые испытывали друг к другу, ни я, ни он не распространялись, но иногда глаза могут сказать больше, чем слова... Потом Алеша пришел еще раз и еще... А потом случилась та самая поездка в Репино...
Кстати, после встречи в Доме творчества под Питером Консовский с Жеймо больше не виделись. Через общих знакомых узнавали, как друг у друга дела, передавали приветы. В середине семидесятых кто-то пустил слух, что Жеймо ослепла. Говорили, на софиты не установили фильтры и жесткий свет «юпитеров» сжег роговицу глаз.
Алексей Анатольевич очень расстроился, стал наводить справки. Слава богу, все оказалось неправдой. Помню, как он возмущался: «Ну кому нужно было придумывать эти ужасы?! Да еще с такими подробностями, что даже я поверил! Знал ведь, что после отъезда в Польшу Янечка не снялась ни в одной картине, но надо же — купился!»
Уехать Янечку уговорил третий муж — режиссер Леон Жанно, который был поляком. Обидно, но факт: после «Золушки» ни Жеймо, ни Консовскому не предложили ни одной главной роли! Если Алеша нашел себя в дублировании иностранных фильмов, в работе на радио и в Театре Моссовета, который на многие годы стал для него вторым домом, то у Янины предложений практически не было. Леону снимать тоже не давали.
Если бы не помощь друзей, семья жила бы впроголодь.
Супруги перебрались в Польшу в 1957 году. Янечка перестала сниматься, однако во время встречи в Репино не выглядела ни несчастной, ни обделенной. Рассказывала, что с огромным удовольствием занимается домом, ездит с мужем в экспедиции, где актеры частенько обращаются к ней за советом... Сына, которого Жеймо родила от Хейфица, супруги забрали с собой. Он стал там оператором — говорят, одним из лучших. Еще Юлий Жеймо написал знаменитую в Польше «Поваренную книгу». Дочка Яна к середине пятидесятых уже была замужем и осталась в Союзе, она занимается дубляжом. Внучку Жеймо нарекли, согласно семейной традиции, тем же именем, что маму и бабушку. Общих детей у Янины и Леона не было, но он очень любил Юлия и считал его своим сыном.
Янечка ушла на три с половиной года раньше Алеши.
Умерла внезапно, за три дня до наступления нового 1988 года. Устроила генеральную уборку к празднику и вдруг почувствовала себя плохо. Леон вызвал «неотложку», но было поздно: второй инфаркт сердце не выдержало.
И все-таки Янечка вернулась на Родину. Она завещала похоронить себя в Москве. Дети пытались выхлопотать место на Ваганьковском кладбище (о Новодевичьем даже не заикались), но... Хоть Жеймо уехала и не к «капиталистам», а в социалистическую Польшу, власти зачислили ее в эмигрантки. Слава богу, разрешили упокоить на Востряковском...
На похоронах мы с Алешей не были. Просто потому, что ничего не знали.
Газеты сообщили о печальном событии постфактум, а у родных Янины, видимо, не было нашего телефона. Как Алеша переживал, что не смог проститься с любимой партнершей!
После поездки в Репино Консовский стал бывать у меня едва ли не каждый вечер. А однажды, переступив порог, сказал:
— Знаешь, пожалуй, я больше никуда отсюда не уйду.
Сказал вроде бы шутливым тоном, но глаза смотрели испытующе.
— Конечно оставайся, — серьезно ответила я.
Вскоре Алеша подал на развод с Елисеевой. И началась долгая, мучительная эпопея: супруга требовала «дать еще время на примирение».