А тут просто стала задыхаться и заорала, что хочу выйти, чтобы он немедленно мне открыл дверь. Водитель остановил машину, и я вышла. В тот день я для себя точно решила — приеду с гастролей и от него уйду!
Но сила его убеждения была такова, что я каждый раз сдавалась. Он просил прощения, говорил, что это никогда больше не повторится. И так было не один раз.
— Ян переживал, что ты ушла от Кузьмина?
— Очень. Ведь мы были вместе семь лет. Это большой срок, конечно, сын к нему привык. Но Ян такой человек: если видит, что мама счастлива, глаза у нее сияют, значит, это хорошо. А родители, наоборот, были в шоке от того, что я ушла от Вовы. Я им долго об этом не говорила.
Племянница до сих пор мне простить не может, что я рассталась с Кузьминым.
— У тебя не было желания вернуться к нему?
— Я хотела вернуться к себе домой, то есть в наш дом, но не к Вове. Это было уже невозможно — я очень сильно его обидела. И понимала, что срочно нужно что-то делать, искать пути к отступлению. Вернуться в квартиру, которую купил Эрнст, невозможно. Она сдавалась. И потом, это означало бы фиаско. Я не могла себе этого позволить.
Тогда я купила себе новую, с уже дизайнерским ремонтом квартиру прямо в центре Москвы. Решила: если еще раз крикнет на меня — соберу вещи и уйду! И мне стало легче жить с ним, зная, что у меня есть такой красивый путь отступления...
Так мы прожили еще один год.
Вся недолгая совместная жизнь с Ренатом рисуется мне в двух образах. Я — краб (по гороскопу я Рак), лежу на асфальте с приподнятой из-под ботинка Рената клешней и умоляю: «Не надо так со мной, ты меня раздавишь!» И второй образ: я — колобок, который и от бабушки ушел, и от дедушки ушел!
— А где жил Ян?
— В этом смысле Ренат молодец. Он купил двухкомнатную квартиру Яну и трехкомнатную квартиру маме в Волгограде. Обидно то, что все эти подарки теряли свою привлекательность, как только он срывался и говорил что-то неприятное. Даже его подтрунивания меня бесили.
Например, сидим в роскошном ресторане вместе с его друзьями (бриллианты, декольте, смокинги).
И вдруг Ренат ни с того ни сего говорит: «А вот Сотникова у меня колбасу ворует!» Воцаряется тишина. Кто-то начинает подхихикивать. Вот что это? Зачем это? Я успокаивала себя: «Ну что ты, Вера? Относись к этому с юмором». А другая Вера отвечала: «Не могу. Не получается». Значит, с юмором у меня плоховато. Я воспринимала это как маленькое предательство. Настроение испорчено на целый вечер. Ни один кусок в горло не лезет. Может, он таким способом хотел меня удержать на диете? Бог его знает... Дома ему говорю: «Зачем ты меня так унижаешь?» А он: «Ты что, с ума сошла? Я над тобой просто подтруниваю». И когда случился очередной всплеск его ярости, я ушла.
— А что стало последней каплей?
— Сочи. «Кинотавр». Ренат, как никто, знает, что посиделки на «Кинотавре» заканчиваются в шесть утра. Когда он позвонил из Москвы, было два часа ночи. Услышав голоса и музыку, он рассвирепел: «Ты с кем? Где? Почему до сих пор не в номере?» Я не буду приводить его изысканные, изощренные высказывания, которые полились в мой адрес. Вернувшись с «Кинотавра», ночью я уехала в свою новую квартиру — просто чтобы мы не поубивали друг друга. Жаль, еще раз жаль!..
Он меня жутко ревновал. И это было очень противно, потому что я его любила. И сейчас, когда я слышу про женщин, которые появляются рядом с ним, я думаю: ой, бедненькие. А потом... может, у них по-другому все? Не знаю… Дай бог!
— А никто из твоих мужчин не уговаривал тебя родить ребенка?
— Нет.
С Кузьминым мы «рожали» клипы. С Ренатом, конечно, думали, и этого больше всего хотела его мама. Она очень часто говорила: «Ах, как бы я хотела понянчить внука!» Но меня что-то останавливало. Интуиция, что ли…
— Вы разбежались, ненавидя друг друга?
— Нет, за что ненавидеть? Мы выстояли два года страстной и бурной жизни. Теперь знаю, что и такое бывает. А главное... я теперь знаю, что такое сво-бо-да! Я счастлива и полна творческих сил. У меня появляется тысяча проектов, и я с ужасом думаю: «Только бы не влюбиться!» Ведь по своему опыту знаю — любовь заберет меня всю. И от моих проектов останутся только рожки да ножки.
— И что, после Рената так никого у тебя и не было?
— Я разве похожа на женщину, у которой никого нет? Я долго держалась... Много работала, репетировала Айседору Дункан в Театре Романа Виктюка и даже представить себе не могла... «Нелепо, смешно, безрассудно, безумно!»
Дима моложе моего сына на пять лет. Ему двадцать два года. Первая роль в московском театре. Играть кого? Сергея Есенина! Где? У Виктюка! С кем?.. Как он все это преодолел? Беспощадный Виктюк ставил немыслимые по сложности задачи. Иногда я сама задыхалась от тех амплитуд, которые он просил сделать. А Димка буквально умирал у меня на руках (такая мизансцена). Мы с ним прожили очень трудный период репетиций. Страстный Виктюк работал на разрыв аорты и от нас требовал того же: «Если не можешь, боишься — все!
Иди домой!» Мы ходили в полуобморочном состоянии, и так было много страданий, слез и любви Айседоры и Есенина, что нам было не до себя, только бы выстоять. И как только мы сдали спектакль, поняли, что без страстей и любви своих героев уже не можем. Было такое ощущение, что свел нас не только Виктюк — сама Айседора специально все так подстроила, чтобы еще раз встретиться с Есениным. Я для этого, по-моему, очень хороший проводник. Страстная, сумасшедшая, как надо! И мы попали в эти сети. Не сопротивлялись. Бесполезно!
Мы не замечали разницы в возрасте, которая была в действительности у Дункан с Есениным, и прожили тихо в дружбе, нежности и любви два года. Пока в мою дверь не постучал Рассудок: «Он красив, талантлив, молод. Рано или поздно от тебя уйдет.