Правда, я все равно была благодарна. Очень люблю цветы в доме.
Конечно, это неправда, что все ссоры начинались из-за Влада. Два года назад мы полетели в Японию. Сына с нами не было, а скандалы следовали один за другим. Даже из-за того, что я слишком много денег трачу на подарки не своим, а его родным и знакомым. На обратном пути Успенский вдруг вспомнил о Владе: «Пересели его! Что он живет в такой большой комнате, как барин?! Я в свое время вообще в лифте работал».
Как только мы переступили порог, Эд рванулся к комнате сына и стал вышвыривать оттуда его вещи. Влада не было дома — когда сын вырос, Эд уже опасался позволять себе при нем злобные выпады.
Я перенесла вещи в мансарду, не самую удачную комнату — из-за раскаляющейся на солнце крыши там бывает очень душно. Про себя решила, что куплю сыну в утешение новый компьютер. А чем утешить себя? Не нашла ответа на свой вопрос, как ни старалась.
На следующий день сказала мужу:
— Эдуард, наш союз уже окончательно исчерпал себя, давай разведемся. Не могу я больше с тобой жить.
— Тогда закрою программу, — ответил Эд.
Именно это сейчас и происходит. А могло произойти еще пять лет назад. «Гавань» — это образ жизни, который дорог не только мне, но и людям, которые с нами работают.
Для большинства она единственный источник заработка.
Эд тем не менее не хотел разводиться. Говорил, что любит.
«То, что ты меня любишь, — моя заслуга, то, что я тебя больше не люблю, — твоя», — сказала я ему.
На следующее утро он подошел:
— Что я должен сделать, чтобы ты не уходила?
— Эдик, я не в силах больше выдерживать твою агрессию.
— Останься, я постараюсь, — уговаривал Успенский.
В общем, в конце концов пожалела я его тогда и осталась.
Но ничего не изменилось. Летом прошлого года после очередного выяснения отношений Эд уехал в Финляндию, я написала ему «прощальное» письмо и положила на стол в кабинете. Но письмо так и осталось непрочитанным. Домой он не доехал, позвонил, сказал, что плохо с сердцем, и я, помчавшись ему навстречу, отвезла мужа в Центр сердечно-сосудистой хирургии. Врачи, проведя обследование, рекомендовали проверить желудок. Проверили — у Эдуарда Николаевича обнаружили тяжелейшее заболевание.
Стало ясно, что ни о каком разводе речи быть не может. Нравится мне или нет — буду рядом. А как иначе? Я сделала то, что должна была: нашла клинику в Германии, где Эда успешно прооперировали. Сидела возле него, пыталась вести душеспасительные беседы, уже не ради себя и сына, ради него самого: «Эд, говорят, что болезни не просто так даются человеку, это повод остановиться и понять, что в тебе не так.
Ты своей агрессией убиваешь себя и отравляешь жизнь близким тебе людям».
В Германии нас застал звонок из российской радиокомпании, на один из вопросов журналиста Эд ответил: «Я хочу быть добрее к людям, хочу быть не таким агрессивным...» «Слава тебе, Господи!» — вздохнула я.
Не успели мы вернуться в Москву, его благие намерения растаяли как дым. «Надо терпеть — человек болен», — скажут некоторые. И я подпишусь под этим. Но одно дело сказать, совсем другое — иметь силы выносить бесконечные ежедневные придирки.
В постоянных бессмысленных конфликтах мы провели время до следующего обследования в Германии.
За ужином по приезде Эд нахваливал меня переводчице, рассказывая, какая я хорошая и как много для него сделала, но я уже понимала, чего стоят его слова. Еле дождалась, когда мы наконец окажемся в наших апартаментах, устала в тот день смертельно: «Эд, я лягу спать, плохо себя чувствую».
Проснулась от грохота посуды на кухне, дверь в спальню была открыта.
— Эд! — крикнула я. Он сначала даже не услышал. — Эд! Ну, дверь хотя бы можно было закрыть?!
Я не визжала, не орала, просто высказала с досадой: да что ж такое! Закрыла глаза, надеясь задремать, но тут над ухом раздалось громогласное:
— Ты что себе позволяешь?!