Но и проигнорировать ее очередную, сдобренную оскорблениями ложь тоже, наверное, будет неправильным. Вот и расскажу — правда, без особого удовольствия — как все было на самом деле.
Мы познакомились летом 1973 года во время подготовки ежегодной программы «Поет товарищ кино», премьера которой неизменно проходила во Дворце спорта «Лужники», а потом показывалась в домах культуры крупных городов. Гурченко должна была петь несколько песен, а эстрадный оркестр под управлением Александра Горбатых, где я был пианистом и аранжировщиком, ей аккомпанировал. После первой же репетиции солистка подошла ко мне:
— Спасибо.
Вы великолепный пианист, и ваша интерпретация мелодии мне очень нравится.
От похвалы и рукопожатия знаменитой актрисы я, двадцатитрехлетний начинающий музыкант, зарделся и потерял дар речи.
Чтобы заполнить неловкую паузу, Гурченко начала рассказывать о своих пристрастиях в музыке.
— А вы оперу «Иисус Христос — суперзвезда» слышали? — наконец выдавил я из себя охрипшим от волнения голосом.
— Нет.
— Я вам на следующую репетицию кассету принесу.
Кассету Гурченко вернула спустя полтора месяца — на Московском международном кинофестивале. Поблагодарила, а потом вдруг, зябко обняв себя за плечи, еле слышно сказала:
— У меня умер папа.
На моих глазах выступили слезы:
— Очень сочувствую и понимаю.
Люся взяла мою руку в свои ладони и крепко сжала:
— Папа слушал вашу кассету за пять дней до смерти, ему очень понравилось... — и почти без перехода, тряхнув головой: — Знаете что? Я приглашаю вас сегодня вечером в пресс-бар кинофестиваля. Он в ресторане гостиницы «Россия». Будет интересная компания — поговорим, попоем, потанцуем.
Я с готовностью закивал:
— Хорошо, обязательно буду!
А у самого внутри — паника.
В пресс-баре элитные напитки, деликатесы. Где взять деньги, чтобы заплатить за ужин? И сколько это вообще может стоить?
Больших сбережений я не имел. Какие накопления, когда молодая жизнь бьет ключом?! Помчался домой, собрал свои заначки — сто пятьдесят рублей. И весь вечер мучился: хватит мне этих денег или нет?
Компания была большая, и счет выставили солидный. Когда мужчины потянулись за кошельками, Гурченко всех остановила и, вопреки протестам, заплатила сама.
Что стояло за этим широким жестом? Остававшаяся еще очень острой боль потери и сопутствовавшее ей понимание ничтожности всего материального? Может быть.
Из ресторана мы вышли в четыре утра. Пешком шли по улице Горького (ныне — Тверская) до Садовой-Триумфальной, где в небольшой двухкомнатной квартире жила Люся. Прощаясь у подъезда, она сказала:
— Мне так одиноко без папы.
Я подался вперед:
— Люся, приезжай ко мне на день рождения. Я живу с родителями в Люблино. Познакомлю тебя с мамой и папой — они у меня замечате... — и осекся на полуслове, решив, что сказал бестактность — задел за самое больное.
— Я приеду. Напиши адрес.
Накануне наша семья весь день готовилась к приему гостей. Прежде всего — ГОСТЬИ. Помогая маме на кухне, я твердил как заведенный: Люся сказала, Люся любит, Люся приедет... Отец исподволь бросал на меня укоризненные взгляды, в которых я читал: «Еще развод не оформил, а уже снова — в омут головой...»
Да, на момент встречи с Гурченко я был женат. Но от брака оставалась одна формальность — уже несколько месяцев мы жили раздельно.
Таня была замечательной девушкой, и я до сих пор чувствую перед ней вину. За то, что женился не по любви, а из любопытства: как там, в браке? — да еще из нетерпения вкусить плотских радостей. Родители моей подруги были серьезными людьми и дочку воспитывали в самых строгих правилах.