Упорные попытки Кокатрикса устроить выступление Эдиты Пьехи в Париже тут же нашли объяснение среди коллег по эстраде: Брюно так старается, потому что Эдита — его любовница. Дошли ли эти слухи до Броневицкого, не знаю. Скорее нет, иначе в порыве ревности он меня просто убил бы. Да-да, при всех своих романах на стороне Сан Саныч готов был ревновать меня к каждому столбу! Об этом парадоксе его характера я расскажу чуть позже, а пока — о выступлении в «Олимпии».
В первый же день в Париже ко мне подошла супруга Брюно Полетт, работавшая в «Олимпии» главным художником:
— Простите, но я должна посмотреть, в чем вы намереваетесь выступать.
Я гордо извлекла из чемодана платье с юбкой-пачкой и щедро расшитым стразами лифом.
— Это не пойдет.
Увидев второе, отороченное по подолу, вороту и рукавам песцом, мадам Кокатрикс едва сдержалась, чтобы не замахать руками:
— Нет, нет и нет!
— Эти два — самые лучшие.
— А какой из ваших нарядов самый скромный?
Я достала простенькое белое платье с воротничком, расшитым искусственным жемчугом.
— То, что нужно! — воскликнула Полетт. — Поймите, дорогая, в «Олимпию» приходит богатая публика, которую и бриллиантами не удивить — не то что стразами. Она хочет слушать пение, а не лицезреть вычурное платье. Смотреть на наряды идут бедные люди — они, как правило, мало понимают в музыке.
В другой раз вместе с дружеским замечанием я получила от Полетт еще и колготки. В Союзе мы о подобной детали дамского туалета даже не слышали — носили пояса, к которым с помощью резинок крепились чулки. Посчитав рискованным надеть подобное сооружение с коротким платьем, я нашла простой выход — намазала загорелые ноги кремом. Полетт перехватила меня за кулисами: «Эдит, у нас женщины даже в жару не позволяют себе выйти из дома без колготок. А вы с голыми ногами — на сцену...»
Через несколько минут помощник мадам Кокатрикс передал мне толстую пачку колготок.
Зарубежные гастроли, сумасшедшие аншлаги на самых больших площадках Союза, полученная наконец отдельная квартира, полное примирение с мамой, которая, приехав в гости и увидев, как мы живем, сказала: «Хорошо, что ты осталась в СССР...» Я должна была чувствовать себя абсолютно счастливой, но не чувствовала. Из-за того, что дочка рядом со мной только в летние каникулы, а в остальное время вижу Илонку урывками, приезжая на хутор между концертами. Из-за того, что Шура, продолжая изменять напропалую, все чаще устраивает дикие сцены ревности. Однажды, чтобы уличить меня в неверности, даже примчался на Каннский кинофестиваль. В состав советской делегации включили двух вокалистов — меня и Магомаева. Броневицкий знал, как я восхищаюсь Муслимом: его голосом, артистизмом, и мне показалось разумным не говорить мужу о том, что Магомаев тоже едет. Не сказала я — доложили другие. В течение суток Сан Саныч оформил визу и прилетел во Францию. Забрался по водосточной трубе на второй этаж отеля, где нас поселили, влез в окно моего номера и с рыком: «Где Магомаев?! Куда ты его спрятала?!» — стал рыскать, заглядывая в ванную, шкафы, за занавески... Я кипела от злости и в то же время с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться.
Признаюсь, мысли: «Если Броневицкому можно, почему мне нельзя? Все равно приходится терпеть его дикую ревность» — нет-нет да и приходили в голову. В один из таких моментов и произошла встреча на сочинском пляже. Он был красив как бог: высокий, стройный, с роскошной гривой и изумрудными глазами. Подошел, смущаясь, признался:
— Я уже три дня не решаюсь с вами познакомиться.
— Знаю, не раз ловила на себе ваши взгляды.
— К сожалению, мне сегодня нужно улетать, но я, как и вы, живу в Ленинграде. Не откажите во встрече...
— Что ж, позвоните.
Мы дважды встретились в кафе. Он сказал, что не женат и работает манекенщиком в модельном агентстве. В третий раз договорились увидеться во дворе одного из питерских домов. Отправлялась туда с бешено колотящимся сердцем: наверное, он там живет, мы останемся в его квартире наедине! Однако молодой бог никуда вести меня не собирался. Помявшись, он сказал:
— Понимаете, Эдита, мне очень нужна «Волга». Ждать очереди придется лет десять. А для вас это не проблема...
— Выходит, и знакомство, и встречи в кафе — все это ради машины?!
Наверное, я выглядела настолько оскорбленной, что, перейдя на шепот, парень признался:
— Вы прекрасная, удивительная женщина, но... понимаете, мне нравятся мужчины...
Резко развернувшись, я почти выбежала со двора. Ругала себя на чем свет стоит: «Так тебе, Пьеха, и надо! Задумала мужу изменить, а судьба — раз — и посмеялась над тобой!»
Так и продолжала хранить супругу верность на протяжении почти двух десятков лет. Того, с кем мое «грехопадение» все-таки состоялось, Броневицкий привел в дом сам. К тому времени мы уже года два жили как соседи, хотя продолжали работать вместе. Полковник КГБ Геннадий Шестаков был младше меня на семь лет, но разницы в возрасте мы не чувствовали. Он так красиво ухаживал, смотрел с таким обожанием и страстью! Теперь представьте: мне сорок, интересовать законного мужа как женщина почти перестала — и вдруг судьба дарит второй шанс для личного счастья. Конечно, я им воспользовалась, хотя и слышала от окружающих туманные намеки: «Шестаков — не тот человек, с которым стоит связывать жизнь. Наверняка есть причина, по которой такой видный мужчина не имеет семьи». Но я уже кинулась в новые отношения как в омут и сказала Броневицкому:
— Шура, я ухожу к Геннадию. У меня нет больше сил терпеть твои измены и ревность. Хочу, чтобы кто-то обо мне заботился — приносил после концерта стакан чаю, укрывал ноги пледом. Думаю, мы могли бы остаться друзьями и продолжать вместе работать...
— Нет, дорогая, этого не будет!!! Даже не надейся!!! — заорал Броневицкий. — А без меня ты никто! Через месяц тебя забудут!
— На худой конец, стану петь в кинотеатрах перед сеансами. А вот тебе за меня воздастся! Женишься на молодой, которая будет изменять напропалую и плевать на тебя и твои страдания. Умрешь в одиночестве, как бездомный пес!
Как много я бы сегодня отдала, чтобы мое пророчество не сбылось...
Будь мама жива, она очень переживала бы наш разрыв. Во-первых, потому что любила Шуру, во-вторых, потому что была уверена: несмотря ни на что, женщина обязана сохранить семью. Но мама ушла за пять лет до этих событий.
...«Дружба» весь июль выступала в Сочи. Солнце, море, в залах аншлаги, дочка рядом. Мне бы радоваться, но душу грызла невесть откуда взявшаяся тоска. А в последний день июля — звонок из Ленинграда: «Дита, Юзеф прислал телеграмму, мама умирает». И я с десятилетней Илоной полетела через Москву в Ленинград, где за час сделала визу, потом — снова в Москву, в Шереметьево. И в Сочи, и в Питере, и в столице меня провожали поклонники. Каждый второй спрашивал: «У вас с собой достаточно денег?» — и совал в сумку купюры.