Не думая ни секунды, я выпалила: «Приеду завтра». В самолете за час до посадки я заперлась в туалете: мылась, переодевалась, душилась — словом, наводила красоту. Нервничала страшно, поэтому даже не заметила, что встречавший меня Барри волнуется так же сильно. Он посадил меня в свой желтый «Ягуар», а мой багаж ехал в лимузине следом. Мне очень понравился его дом в Беверли-Хиллз — просторный, наполненный светом. Барри провел меня в гостевую комнату, которая вся утопала в свежих цветах. Вот так начались наши отношения. Эта была страстная и очень теплая любовь: он понимал меня с полуслова, поддерживал во всем и безо всяких условий. Барри — из тех людей и особенно мужчин, которым я ни разу не солгала. Нельзя сказать, что обычно я так поступала, конечно, нет. Но Барри было легко не врать — он все понимал.
— Диана, вас не соблазняла мысль выйти за этого человека замуж?
— Представьте, нет. Ни за него, ни за кого другого. В те годы я лелеяла мечту о некоем свободном союзе между мужчиной и женщиной, безо всяких уз и обязательств. Да мне тогда и некогда было вести размеренную семейную жизнь — я ездила по миру, бизнес разрастался, нашу продукцию называли «самой продаваемой торговой маркой одежды со времен Коко Шанель». Но все жизненные сюжеты заканчиваются. Потом, правда, начинаются новые…
— Вас постигла неудача в бизнесе? Или в личной жизни?
— Внезапно — это было очень снежной зимой 1978 года — все нью-йоркские магазины объявили распродажу моих платьев. Оказалось, рынок ими переполнен. Меньше чем через неделю на распродажу пошли мои платья на обоих побережьях.
Я была в отчаянии, просто в панике. Выяснилось, что у меня товара на четыре миллиона, который я не в состоянии продать! Компания оказалась на грани банкротства. А все потому, что я, наверное, слишком доверилась своим консультантам и менеджерам, которые не сумели грамотно просчитать спрос. Это был и удар, и наука, пришлось спасать репутацию, существеннно свернуть производство. Но нельзя позволять себе долго пребывать в унынии — и я сделала ставку на косметический бизнес.
— Барри пытался вас как-то поддержать?
— Он сам был занят с утра до ночи. Да и наши отношения уже изменились, у него появились другие женщины, у меня — другие мужчины. Я тогда часто ходила в знаменитый нью-йоркскую «Студию 54», где развлекалась творческая богема.
Здесь можно было встретить Трумэна Капоте, Бьянку Джаггер, Лайзу Миннелли — да легче сказать, кого там не было. Я приезжала туда обычно около полуночи, надев ковбойские сапоги. Мне нравилось это ощущение свободы, когда я открывала дверь и входила внутрь, разглядывая присутствующих. То было особое время: никто не думал дважды, чтобы согласиться на секс. Я отдыхала, флиртовала, танцевала и часто уходила из студии не одна. В общем, вы видите, у меня была сумасшедшая, насыщенная жизнь, но наступил момент, когда я внезапно от всего этого устала. Проснулась та часть меня, которая хотела быть просто женщиной при мужчине — домашней, любящей, жертвенной.
— Часто такие перемены у женщины связаны с появлением в ее жизни новой любви.
— Так оно и случилось.
На моем горизонте появился Ален Элканн. Мы встретились осенью 1984 года на вечеринке у Бьянки Джаггер. Ален жил в Париже и был известным итальянским писателем. С женой он к тому времени уже расстался. И вот меня снова закрутила любовь — да такая, что если я и могла заставить себя, например, слетать в Нью-Йорк на открытие нового магазина, то сердце все равно оставалось в Париже, рядом с Аленом.
Я примерила на себя новую, необычную роль — любящей, верной женщины, живущей интересами нервного, требовательного, творческого мужчины. Ален терпеть не мог мои экстравагантные наряды, высоченные каблуки, авангардные сюртуки и блузки, в которых меня обожал фотографировать Хельмут Ньютон.
С Аленом я стала носить скромные твидовые костюмы, и мои дети не могли сдержать улыбок при виде такой вот «новой мамы». Рядом с Аленом я стала похожа на школьную учительницу. Делала все, что полагается подруге и музе: слушала отрывки нового романа, терпела его капризы, плохое настроение, разделяла муки творчества, уговаривала, утешала, не беспокоила гения понапрасну...
Я занималась его домом на левом берегу Сены, где мы жили, устраивала его поездки, вела переговоры и принимала бесчисленных гостей. У нас бывали знаменитые писатели, политики, художники и актеры, например Марчелло Мастроянни, Анук Эме...
Однажды в Нью-Йорке мне присудили особую премию, которой в США удостаивают иностранцев, много сделавших для Америки.
Вместе со мной эту премию присудили русскому танцовщику Михаилу Барышникову и поэту Бродскому — в общем, это не пустяк, а большая честь. Но я знала, Ален не захочет, чтобы я ради этого отправилась в Нью-Йорк, поэтому ничего ему не сказала — просто попросила кого-то из близких получить награду за меня. Очень показательный случай для наших отношений.
А потом он изменил мне с моей же знакомой... Я бродила, убитая и потерянная, по Парижу и все спрашивала себя: должна ли женщина всем жертвовать ради любви? Терять себя?
— Вы решились на разрыв и вернулись в Америку?
— Да, и в очень печальном настроении.
Мой бизнес находился в упадке, я приходила в офис и не знала, за что взяться. Говорили, что мое имя почти забыто, что на смену пришли другие, молодые дизайнеры. Но я не собиралась сдаваться и нашла выход. Решила сделать ремейк своих самых первых платьев с запахом и даже не ожидала такого успеха: рынок принял их с восторгом, как и тридцать пять лет назад, и я получила даже больше, чем когда-то потеряла. В моде такой возврат к одной модели бывает очень редко, но это оказался тот самый случай. Одно и то же платье все так же востребовано и так же популярно! Представьте: тридцать пять лет спустя Мишель Обама носит мое платье-ремейк.
Я вновь стала собой, снова стала нравиться себе. Мне сейчас шестьдесят три года, это осень жизни — последние дни августа или первые дни сентября, пора, когда надо делиться, отдавать…