Ленивка издавна считалась дворянской улицей, купцы начали ее обживать лишь после пожара 1812 года. Флигель, в котором снимал квартиру Василий Тропинин, раньше был частью усадьбы Алексея Федоровича Грибоедова, дяди драматурга и прототипа Фамусова.
В руки купца Зимулина она перешла много позже. Тропинин поселился здесь в 1825 году: сперва во флигеле на Волхонке, потом перебрался на тихую Ленивку — в квартиру на третьем этаже с видом на Кремль, на двери которой оставляли автографы не застававшие его дома гости.
На ней расписались и Брюллов, и Кипренский. К нынешнему, 1855 году эта дверь стала московской достопримечательностью.
К своему 75-летию таковой стал и сам хозяин квартиры: Василий Андреевич Тропинин был не только первым московским художником. Жители им гордились, считали воплощением духа Первопрестольной, и портреты ему заказывали из поколения в поколение. Здесь, на Ленивке, он дорабатывал портреты, натянув камзолы и платья клиентов на деревянного «болвана» и усадив манекен в кресло. Жизнь текла устроенно и покойно, но потом обстоятельства обернулись так, что с Ленивкой пришлось проститься. Сначала заболела жена: ее донимал сухой, раздирающий грудь кашель, и доктора старались не смотреть ему в глаза. Затем купившая усадьбу Зимулина госпожа Писарева переделала первый этаж дома на Ленивке под лавку — рабочие пробили вход на улицу, и помещение немедленно арендовал гробовщик.
В витринах красовались обитые бархатом и атласом дубовые домовины, внизу все время гремел молоток, облаченные в траур заказчики то и дело ошибались дверью и стучались в украшенную росписями знаменитостей дверь художника. Жена не жаловалась, но он видел, что ее съедает тревога, — примета и в самом деле дурная. Делать нечего, он решился купить собственный небольшой дом, красивый и уютный. Ему платили и по четыреста, и по тысяче рублей за портрет, а жил Тропинин скромно, без прислуги, поэтому деньги на покупку имелись. Рано утром Василий Андреевич позавтракал гречневой кашей с молоком, поцеловал благословившую его жену, велел сорокавосьмилетнему сыну Арсению одеться потеплее и отправил его за извозчиком, наказав торговаться как следует.
«Ваньку» надо брать на весь день, но не более чем за рубль серебром. В кармане его коричневого, сшитого из самой лучшей английской материи и слегка потертого на швах сюртука лежала бумажка с выписанными из газетных объявлений адресами: в Замоскворечье продавалось несколько домов, и сегодня он собирался их объехать. Надо с кем-нибудь сговориться, дать задаток и завтра же начать паковать вещи: прощай, Ленивка, выставленные в окнах первого этажа гробы, да и вся прежняя жизнь — и плохая, и хорошая!
Запыхавшийся сын вернулся минут через пятнадцать, извозчик щелкнул кнутом, лошадка шустро взяла с места, и дрожки запрыгали по булыжной мостовой. Василий Андреевич Тропинин ехал покупать первое в своей жизни собственное жилье.
Свой дом, деньги в сундучке и счет в банке, знатные московские господа, обращающиеся к нему на «вы» и по имени-отчеству...
Журнальные статьи, где его величают славой русского искусства и гордостью Москвы… Кто бы мог подумать об этом шестьдесят два года назад, когда сиятельный граф Ираклий Иванович Морков отправил своего казачка в Первопрестольную учиться на кондитера? В доме графа Завадовского его научили печь пирожные и составлять кремы, делать цукаты, украшать торты фигурными башнями из нежного безе. А к художнику, учившему живописи господского сына, он бегал украдкой и срисовывал то, что тот задавал молодому барину. Это было как болезнь: совсем маленьким, еще в усадьбе Минихов, Вася рисовал углем на стенах людской. К Ираклию Моркову он перешел с приданым жены.
Здесь, на новом месте, казачка Тропинина никто не знал, от дурных привычек его отучали, таская за ухо и за вихор. Но он был упрям и по-прежнему рисовал, вот граф и рассудил, что для кондитера, украшающего прихотливыми башнями и беседками пироги, такие склонности весьма кстати…
Покачиваясь на мягких рессорах, Тропинин полудремал, сидевший рядом сын почтительно молчал, а извозчик между тем уже въезжал в Замоскворечье, царство низеньких деревянных домиков, высоких заборов, цепных собак, голосистых петухов и пыхтящих за окнами пузатых самоваров. Надо было объехать четыре адреса, выбрать один — и при этом не прогадать. Художник хлопнул «ваньку» по плечу ватной поддевки и сказал, наклонившись к самому уху извозчика: «На Егерскую улицу, к дому Фролова!» ...За те тридцать лет, что Тропинин прожил у графа, ему пришлось побывать кондитером, семейным живописцем, маляром, главным лакеем и, наконец, приближенным барина, которому крутой и нравный хозяин доверял больше, чем кому-либо другому в доме.