Когда я звонила его маме, грешным делом кричала: «Почему вы не предупредили, что ему нельзя пить?»
Несчастная женщина. Нельзя было на нее ругаться. Она рассказала, что после съемок в «Ивановом катере» много воды утекло. У Юры начались припадки, серьезные, способные насмерть напугать даже доктора, коим она сама являлась. В театре на этой почве у него вышел какой-то скандал. Жена ушла от греха подальше, бросила его. Юра долго лечился в психдиспансере, но рецидивы все равно случались. Тогда мама увезла его в Умань, где они вдвоем и жили.
Бедные, бедные люди…
В 1993-м работы не было ни у кого. Актеры начали цепляться за любое предложение. И вот зовут меня в Киев — надо озвучивать Ларису Гузееву.
И, сколько раз я ни зарекалась больше никому не отдавать свой голос, поехала. Деньги-то нужны… Кроме того, я снималась в картине «Яма» (это последняя моя работа с блистательным Евгением Евстигнеевым) и подумала: пока я в Украине, можно чуть-чуть Юрке Орлову помочь.
Договорилась, чтоб он хоть в массовке отснялся. Какой-никакой, а кусок хлеба и иллюзия востребованности. Позвонила его маме, та пообещала отправить Юру к нам. Пять дней Орлов ходил в массовке. Я улетела озвучивать Гузееву, взяв с администратора клятвенное обещание, что по окончании работы он сам посадит моего друга Юру в автобус. Так он и сделал, а потом говорил мне: «Валя, Орлов твой какой-то странный». «Ну, все мы немножко чудноватые…» — пожимала плечами я.
А Гузееву я тогда озвучила. Даже не помню, как назывался фильм. Отработала, получила приличный гонорар и улетела домой.
В следующий раз мы с Юрой встретились в Москве. Он неожиданно пришел ко мне в театр. Рассказал, что приехал устраиваться на работу. Выглядел нормально, по крайней мере поначалу именно так и показалось. «Валь, мне совершенно негде ночевать…» — признался он, и я из вежливости предложила свою помощь. Ни о чем другом и не мыслила. Просто хотела его поддержать. Приехали ко мне. «Юра, ты кушал сегодня?» — спрашиваю. — «Да, я купил полбатона белого хлеба». — «Понятно. Тогда я что-нибудь приготовлю, а ты прими ванну».
Я колдовала на кухне, когда поймала себя на мысли, что вода в ванной журчит как-то странно…
Потянула ручку — не заперто. Открыла дверь и… Ванна была переполнена, и вода через край лилась на пол. Юра сидел внутри, взгляд его был пустым. Но самое жуткое заключалось в том, что он хлопал по поверхности воды ладонями. Навроде как маленькие дети играют в ладушки… Сорокалетний громадный мужчина плескался, как гигантская бессмысленная рыба. Я кинулась закрывать кран…
Ужинать он сел, как будто сцены в ванной и не было.
Ел Юра жадно, много и как-то некрасиво. Поначалу я даже не поняла, что именно мне показалось некрасивым. А потом заметила: он ел, не пережевывая, а глотая все подряд, как удав. От рокового кинокрасавчика и следа не осталось. Орлов был болен. Очень болен. Постелила ему в гостиной.
Сама не могла сомкнуть глаз до утра. Да и как тут уснешь? Одиннадцатый этаж, все балконы незастекленные, в соседней комнате спят мама и Ксюша, люди, чей покой мне всегда был дороже всего на свете…
Утром с тяжелой головой, пряча глаза, сказала Юре, что больше не могу предоставлять ему ночлег. Он так на меня посмотрел… А потом сказал: «Эх ты!» И все. Я дала ему денег, и мы попрощались. В 2004 году я ездила навестить Юру Орлова в сумасшедший дом, где он находится постоянно… Отвезла два баула вещей. Он радовался. Развесил все в одной комнате, устроил пункт выдачи. Я не стала смотреть, как психи будут разбирать обновки, поехала домой...
…Я не испортила породу. Ксюше исполнилось восемнадцать, и девочка с кукольным личиком превратилась в великолепную молодую женщину.
Милый интеллигентный добрый художник исчез. Хорошо ли нам было все эти годы, плохо ли — не важно. Ни рубля, ни письма, ни звонка, ни телеграммы... По отрывочным сведениям я знала, что Леня живет в Мексике с женой и дочерью, вошел в сотню лучших художников сей экзотической страны. Что ж, замечательно. Леня и правда талантливый. Встретились мы случайно. «Великий художник Непомнящий, ты хоть написал бы, позвонил, — сказала я. — Не мне, разумеется, Ксюше». «Валь, у меня нет денег», — ответил Леня. Ну вот, у меня со всеми этими перестройками, путчами и прочей российской неразберихой деньги были, а у него в Мексике не было!
Когда Леня вернулся в Москву, они с Ксюшей начали общаться. «И то хорошо», — подумала я.
И вот однажды приходит дочь ко мне: «Мам, тут такое дело…
У тебя же много знакомых, может быть, кто-то из них захочет заказать папе портрет или картину какую-нибудь. Он совсем без денег сидит…» «Знакомых, — говорю, — таких нет. Но если надо, я поспрашиваю». — «А давай закажем ему твой портрет. Позировать не надо, он по фотографии напишет». Почему-то вспомнилась Ленькина фраза столетней давности, что я с ним из-за его огромных денег живу. Очень она меня тогда обидела. Я только закончила работать в очередной картине, деньги были, поэтому сказала: «Хорошо, пусть напишет, я заплачу». «Портрет стоит две тысячи долларов», — говорит Ксюша. — «Ну ладно, пусть так». — «Мам, и еще аванс надо бы, половину». — «Ну, надо так надо». «Тогда папа сам забежит к тебе за фотографией?» — повеселела дочь.
— «Нет проблем, пусть забегает».
И Леня забежал. Порядком постаревший. Потрепанный. Глазки в оттенках красного. Но все-таки та женщина, его жена, как-то сумела отвадить его от бутылки. У нее получилось, а у меня тогда, давно, — нет. Я отдала ему аванс и фото. Через какое-то время звонит: «Нужны еще деньги на раму». Дала на раму. Снова звонит: «Портрет готов».
Открываю упаковочную бумагу. На холсте кто угодно, только не я… Больше на Алису Фрейндлих с примесью Джейн Фонды похоже. В голову прокралась коварная мысль: а может, он никогда и не видел меня настоящей?.. Ну да ладно. Купить у бывшего мужа собственный потрет — тонкое и очень особенное удовольствие. Поместила я картину на стену и забыла. Сашка Новоженин, мой старый друг, актер из Новомосковска, зашел в гости, смотрит на портрет меня работы художника Непомнящего и выдает: «Валька, не обижайся, но это не ты».
