Пузырек дрожит и позвякивает в руках. Открываю его и высыпаю содержимое на ладонь: убогая горстка таблеток — на одной чаше весов, на другой — жизнь. С ее радостями и болью, любовью и разочарованиями… Неужели сейчас всему настанет конец?
Сразу вспомнилось: начинается урок в московской школе при посольстве Литвы, и наша учительница со скорбным лицом произносит: «Сегодня Катя не смогла прийти...» «Ну и где эта тихоня? В библиотеке?» — отзываются мальчишки (они вечно издевались над нашей самой большой «зубрилкой»).
— «Кати больше нет — она покончила с собой...» Наша одноклассница ушла, оставив лишь пафосную записку всем людям на земле: «Я не могу сделать вас счастливыми». Вина, сочувствие, жалость — вряд ли мы испытали тогда хоть одно из этих чувств. «У нее всегда были не все дома», — поставили диагноз мальчишки. «Какая глупость — умирать из-за первой любви в 15 лет! Подумаешь, с парнем рассталась…» — пожимали плечами девчонки. Только со временем я поняла, что для такого поступка одной сердечной раны недостаточно. Беда не приходит одна: родители не понимают, сверстники травят, любовь безответна… Все накапливается, и в один ужасный момент ты говоришь себе: «Все, стоп!» Я сама не раз переживала нечто подобное…
Москва до сих пор кажется мне враждебной.
Хотя живу здесь уже несколько лет и неплохо знаю город. Возможно, все дело в первом впечатлении. Когда мы с мамой переехали сюда из Вильнюса, я плакала и просилась обратно. Все вспоминала маленький уютный городок с симпатичными домиками и улыбчивыми жителями. А тут все бегут, толкаются, посылают друг друга куда подальше… Кроме того, мои друзья остались в Литве. А в Москве даже дети — и те каждый сам по себе. Может, поэтому с момента переезда я нашла так мало новых друзей. Да и языковой барьер поначалу мешал. Я тогда хорошо поняла маму: в свое время она переехала в Вильнюс к папе и начинала там жизнь с нуля, не зная ни слова по-литовски. Так же и я — зубрила русский язык по несколько часов в день, но когда выходила на улицу и вынуждена была с кем-то общаться, слова из себя выдавить не могла. Выглядела как умная собака: все понимаю, киваю, но в ответ лучше промолчу.
И я замкнулась в своем школьном кругу — не самом, надо заметить, дружелюбном. Там на меня сразу повесили ярлык «девочки из актерской семьи». Тогда меня очень поддерживала мама…
На тот момент я считала ее своей лучшей подругой — особенно мы сблизились, когда переехали в Москву. Не скрою, в детстве я сложно переживала их развод с папой. Мне было всего пять лет, когда родители разошлись, я даже толком не поняла, что произошло. И почему с нами живет другой дядя, а у папы — новая жена. Отчим Рокас отчаялся найти ко мне подход и однажды, как профессиональный философ, махнул на поведение приемной дочери рукой. Я запрещала ему заходить за мной в школу (а он упрямо ждал у выхода каждый день), смеялась над тем, как он одевается, не вступала в диалог, когда задавал вопросы…
А иногда демонстративно собирала вещи и убегала жить к папе. Но там тоже не чувствовала себя как дома: его новая супруга искренне, но тщетно хотела наладить со мной общение, я же просто старалась ее не замечать. В результате срывалась и с той же сумкой бежала обратно к маме… Казалось, эти метания не закончатся никогда. Но прошло время, обе семьи распались. А я повзрослела, и сейчас мы с Рокасом прекрасно общаемся.
Мама никогда не показывала мне своих переживаний — всегда энергичная, жизнерадостная. И я научилась у нее не терпеть, если вдруг становится плохо. А по характеру я человек даже более жесткий — сжигаю мосты навсегда.
Передо мной довольно рано встал серьезный выбор: работа или учеба. Я собиралась во ВГИК, где учились мои родители, — они вспоминали свое студенчество как самое счастливое время. Поступая, пребывала в розовых очках, хотя прослушивание вспоминаю с содроганием. Терпеть не могу кастинги — эту, к сожалению, неотъемлемую часть профессии: служить бы рада, прослушиваться тошно… А во время учебы иллюзии постепенно стали рассеиваться. Однокурсники сбивались в какие-то компании, шли тусоваться, я же оставалась одиночницей — в клуб меня силком не затащишь: громкую музыку не люблю — слишком спокойная по натуре. Ребята же восприняли это как высокомерие с моей стороны. Вскоре меня стали приглашать на съемки. В первый раз я честно пошла в учебную часть, чтобы отпроситься с пары, и натолкнулась на строгий запрет. Но все равно сбежала с занятий.
