…Знаете, не только людям выпадают потрясающие биографии. О судьбе этого мишки фильм можно снять. И начинался бы он так: красивый молодой моряк в лавчонке какого-нибудь экзотического порта выбирает игрушку для приемной дочки, которая ждет его в далеком северном городе Ленинграде…
Моряк — мой отец. А девочка — моя старшая сестра Люся. Она умерла в блокаду… Мишка этот такой неброский, что и внимания не обратишь, правда? Разве что тяжелее и плотнее нынешних, да и цвет какой-то уж очень бурый.
Это время его так прокоптило.
...Меня часто про блокаду спрашивают. Я даже что-то рассказываю — как бы от себя, но это мамины воспоминания. Сама ничего не помню. Ни ужасов, которые творились, ни Люсю, ни отца. Оба погибли от голода. Сестре было шесть лет, папе — тридцать. Мама только с ним, отцом моим, и узнала настоящее счастье, жаль, недолгим оно оказалось... Поженились они в 37-м. До этого мама уже была замужем — выскочила в 16 лет, чтобы расписали, даже два года себе прибавила! Родила от этого Володи Корсакова сына и дочь. Мальчик умер в годовалом возрасте, осталась одна Люся. Но муж пил безбожно, и мама от него ушла. Встретила папу. Ей тогда 23 года было, а уже сколько всего пережила! Из-за раннего брака и рождения детей ни профессии, ни образования не получила, трудилась потом простой работницей на кондитерской фабрике…
А отец был штурманом дальнего плавания, до войны ходил в загранку — и в Америку, и в другие страны. Из одного такого путешествия и привез Люсе этого медведя. Откуда точно, не знаю. В 39-м я родилась…
Когда началась война, папа остался защищать город, был в ополчении, его ранило. Но умер он от истощения, а не от раны. Все это я тоже знаю от мамы. Мои собственные воспоминания начинаются лишь с Ленинска-Кузнецкого, с эвакуации в Сибирь. Мы там оказались в 44-м, уже после прорыва блокады. Туда я ехала, прижав к груди этого медвежонка, который стал моим после смерти Люси. Прожили мы в Ленинске-Кузнецком меньше года. Помню детский сад, невероятно вкусную котлету, которой меня наградили за стишок, прочитанный на новогоднем празднике.
А уже в июле вернулись в Ленинград. К закрытым дверям. В нашу квартиру новые хозяева нас даже не впустили. А вещей у мамы — один узелочек, в котором лежал и этот мишка. Куда нам таким податься? И поехали мы втроем — мама и я с любимой и единственной игрушкой — в Таллин.
— Почему именно туда — в Эстонию?
— В Таллине жил мамин брат. Во мне ведь столько кровей понамешано! По маминой линии есть эстонская и норвежская. (Ее отца звали Адольф Густавович Трейер.) А родословная папы — вообще что-то потрясающее! Я совсем недавно ее узнала. Оказывается, Лужин он был по матери, а отца звали Иоганн Робертович Шведе. И по национальности он был швед. Но сначала — откуда взялась эта фамилия — Шведе. Мой прапрадед, некий господин Хамербаум, служил комендантом одной из шведских крепостей на территории нынешней Эстонии.
И когда Россия начала воевать с Карлом XII, сдал эту самую крепость Петру I. Сам, без боя. Разумеется, Карл хотел его за такое дело повесить, и предок мой, деваться некуда, остался в России. Петр его прятал, при себе держал. А когда появлялся с ним на каких-нибудь ассамблеях, на вопрос: «А это кто?» отвечал: «Да, дер шведе!» — «какой-то швед». И вот когда у Хамербаума появились жена и дети, они стали носить фамилию Шведе, поскольку настоящая как бы оказалась замарана. Потом эти Шведе верой и правдой служили России. Среди них были адмиралы, контр-адмиралы, инженеры, художники... Картина одного из моих предков висит в Третьяковской галерее — я специально ходила смотреть. А прадед Иоганн Робертович строил железные дороги, был отличным инженером и…