Впрочем, чтобы унять Казю, прошение Северин Антонович все же написал. И даже показал ему запечатанный конверт с марками. Но вместо того чтобы отправить бумаги по адресу, убрал их в ящик своего рабочего стола, где они и пролежали три месяца, по прошествии которых отец заявил, что получил ответ: ввиду отсутствия мест Казимиру Малевичу в зачислении отказано.
Конечно, после такого обмана он в глубине души чувствовал некоторую вину перед сыном. И чтобы ее загладить, разрешил Казимиру впервые в жизни купить в писчебумажном магазине все, что нужно для домашних занятий живописью. После этого Казик и в самом деле будто успокоился. Поступил на службу... Но, как оказалось, намерений сделать живопись главным делом своей жизни не оставил.
...Казимир прислушался к доносившимся с веранды голосам: громкому тещиному и тоненькому дочкиному. Бедная Уна, опять бабушка пытает ее вопросами: кого она больше любит — ее или папу? И нравится ли ей Наташа? Будет ли Уночка писать бабуле каждый день? И будет ли скучать?
Нет, это в конце концов невыносимо. Он не позволит мучить свою дочь! Решительно поднявшись, Казимир большими шагами направился на веранду. Но едва выйдя из дверей, наткнулся на умоляющий взгляд Уны. Сидя на коленях у Марии Сергеевны, дочь что-то нашептывала ей на ухо, гладя ладошкой седую старушечью голову. Бледное личико девочки было обращено за бабушкино плечо, к стеклянным дверям веранды. Увидев отца, Уна выразительно подняла брови домиком и сделала рукой едва заметное движение, прося его уйти. «Господи, она же все понимает», — подумал он смущенно, почувствовав, как гнев, полыхавший в нем, под взглядом дочери утихает будто по волшебству.
Малевич заговорщицки подмигнул Уне и осторожно, стараясь не скрипнуть половицами, попятился назад в комнаты. Похоже, Унка лучше его знает, что нужно делать. В этом она вся в мать. Соня одним своим присутствием могла сгладить любой конфликт, одним тихим словом прекратить любую ссору. В шумной эмоциональной семье Рафалович, где безраздельно властвовала искренне преданная детям, но не в меру своенравная Мария Сергеевна, Соня всегда была тихой заводью, в которую любой мог свернуть, чтобы переждать бурю.
С семьей Михаила Фердинандовича Рафаловича Малевич познакомился в 1909 году. К тому времени его семейная жизнь с Казей Зглейц уже окончательно развалилась.
Уехав в Москву, он поначалу еще продолжал наведываться в Курск. Поработав летом в какой-нибудь конторе, оставлял немного денег домашним, а остальное забирал с собой, чтобы оплатить учебу в живописной школе Федора Рерберга и нанять комнатенку в Лефортово, где полуголодные молодые художники создали нечто вроде коммуны. В складчину покупали на рынке говяжьи кости, из которых варили в огромном котле бульон и пили его из пивных кружек. Впрочем, и на бульонные кости денег хватало не всегда. Выручали случайные заказы, вроде подряда на эскиз флакона для духов, полученный в фирме Брокара. Иногда немного одалживал новый друг Иван Клюнков, с которым Казимир познакомился в классах у Рерберга. Клюнков приходил туда каждый вечер со службы и после долгих часов, проведенных в какой-то жалкой конторе, набрасывался на кисти и краски как голодный волк.