Надежда Михайловна, послушав меня, позвонила актрисе Вахтанговского же театра Дине Андреевой: «Диночка, позанимайся, пожалуйста, с одним оболтусом — братом Женечки Федорова. — У моего брата фамилия мамина. — Позанимайся, чтобы он поступил к нам учиться». В Щукинское то есть. И через пару дней я уже пришел к Андреевой, она слушала меня, что-то поправляла, подсказывала. Потом был экзамен в «Щуке», и не принять парня, которого рекомендовала сама Надежда Михайловна Вахтангова, не могли. Так в результате маминой задумки и полублата я поступил в театральное.
Когда мы, новоиспеченные студенты, стояли перед приемной комиссией, замечательный педагог Борис Захава спросил:
— Ну, будем учиться?
— Да! Да! Да!
— А кто тут у вас Збруев? — Я вышел вперед. Захава посмотрел заинтересованно, держа в руках какой-то документ. — Вот ваш аттестат. Ничего не понимаю. У вас же одни тройки, как заниматься-то будете?
— Там не все тройки, — робко возразил я. — У меня четверка по Конституции.
И все — Захава, другие педагоги, ребята — засмеялись. Пора мне было открывать книги и начинать учиться по ним.
— Но кроме театра, кино и театрального училища у вас была еще одна школа — реальной жизни, верно?
— Конечно, и какая! Однажды гоняя голубей возле сарая, где они, родные, жили, я взобрался на забор, и вдруг сорвалась нога. Распорол ее от коленки почти до паха, зияла рваная рана. Допрыгал кое-как до подъезда, открывшая мне дверь квартиры мама чуть не упала в обморок. Вызвали скорую. А у нас был сосед по коммуналке, когда-то работавший в органах, но изгнанный оттуда за пьянство, разврат и матерщину. Отвратительный тип: ругался с жильцами, несколько раз замахивался на мою маму. Но тут, увидев пацана в крови, поднял меня на руки, отнес в машину скорой. Значит, в момент столкновения с несчастьем, случившимся с мальчишкой, в этом хулигане проявилось что-то очень человеческое. Нет, с чем ни встречаешься — все школа жизни, а для актера — вдвойне.
В Институте травматологии и ортопедии, где я провел дней десять, то разъезжая на каталке, то ходя на костылях, лежал один парень. Он работал на железной дороге — сцеплял вагоны, и ему буферами раздробило кисть руки. Выписавшись, я долго к нему ходил, приносил бутерброды, еще что-то из еды, он благодарил. Чем-то этот человек меня привлек.
— Думаю, потому что неплохо понимали жизнь как она есть, вам и стали давать роли персонажей, будто шагнувших на экран или сцену с улицы или из соседней квартиры, как в фильме «Мой младший брат» Александра Зархи.
— Книгой Василия Аксенова «Звездный билет», по которой снята картина, тогда зачитывались: в ней было новое талантливое слово и живые человеческие судьбы. На пробы меня пригласили после дипломного спектакля, где присутствовали ассистенты сразу нескольких режиссеров. Позвали в три картины: к Марлену Хуциеву в «Июльский дождь», к Михаилу Калатозову в «АБВГД» и к Александру Зархи, собиравшемуся снимать «Моего младшего брата». Съемки у Калатозова свернули, а из оставшихся двух режиссеров первым, кто меня утвердил, был Зархи, поэтому выбор сделался сам собой.
На картине встретились, кроме меня, Олег Даль, Андрей Миронов, Людмила Марченко, Олег Николаевич Ефремов. Снимали в той атмосфере, где писалась эта вещь: в Москве и в Таллине. В Эстонию к нам приезжал Аксенов, мы подружились. Он был ненамного старше нас с Олегом и Андреем, но мы называли его «папа Вася», потому что все знал про то, о чем снимали. Аксенов не любил много разговаривать, но его участие в любой компании было значительным, от него исходила мощная энергия. Если говорил, то без лишних слов — точно и по делу. Мы, молодые актеры, заглядывали ему в рот, хотя он был достаточно простым человеком.
— А его пижонство «Вася — стиляга из Москвы»?
— В манере одеваться у Аксенова присутствовало больше простоты, но простоты элегантной — элегантной небрежности, когда человек не ставит задачи подбирать одежду, а все выходит само собой.
С папой Васей мы — Олег, Андрюша и я — в свободное время ездили куда-нибудь погулять по Эстонии. Активно обживали новое для нас пространство и свою профессию. Выезжали в рыболовецкий совхоз, мы ведь и снимались на сейнере в море даже в шторм: судно ходило вверх-вниз, кого-то привязывали, чтобы не вылетел за борт. Мы, городские жители, прочувствовали, что такое море, вернее, что такое съемки.