«Неловкая, угловатая, тощая, некрасивая, конопатая... Если на кого-то Пугачева в те времена и была похожа, то не на профессиональную певицу, а на свою дочь в фильме «Чучело». А какой стала принцессой потом на нашей эстраде!» — вспоминает поэтесса Лидия Козлова, вдова поэта-песенника Михаила Танича.
Когда Танич перенес тяжелую операцию по шунтированию сердца, проведать его на своем белом лимузине приехала Пугачева. Сказать, что автомобиль был длинным, значит не сказать ничего — он был нескончаемым!
Миша, еще очень слабый, грудь стянута металлическим корсетом, наблюдал из окна, как пугачевская «бандура» пытается вписаться в двор-колодец, и наконец не выдержал: «Пойду спущусь, встречу Аллу». «Не надо! — взмолилась я. — Ты ведь дальше ванной после операции еще не ходил!» Но он пошел, а я заняла его место у окна. И вот Пугачева, увидев у подъезда Танича, выскакивает из лимузина и давай танцевать цыганочку. И Миша, еле живой, тоже пускается в пляс. Пыль столбом — ведь лето, жара. Я стою и молюсь: «Господи, только бы у него сердце не разорвалось!» Слава Богу, эти безумные пляски не навредили мужу. Потом Алла привела его домой, и мы еще выпили немножко. В тот вечер она у нас долго сидела, как в прежние времена… Их с Мишей связывала трогательная, но, я бы сказала, непостоянная дружба.
Помню, Пугачева приезжала на нашу дачу в Юрмале. Она давала там концерт, и, как всегда, Алле подарили море цветов. Она привезла их нам и расставила по корзине на каждой ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж, а потом долго сидела в нашей компании и плакала о чем-то. Еще Алла приезжала к нам на поминки по солисту группы «Лесоповал» Сереже Коржукову и корила Танича: «Михаил Исаевич, ну почему вы меня с Сережей в свое время не познакомили? Я бы, может, за него замуж вышла, и Сережа, может, был бы жив»... А она и правда как-то раз передавала через нас Сереже приглашение к ней приехать, но он был мальчик гордый, сказал: «Даже не уговаривайте, ни за что не поеду!» Дело в том, что, когда Алла пошла в гору, она выработала определенную манеру отношений с мужчинами — несколько снисходительную, покровительственную, сверху вниз. А это не всем подходило.
Вот и с Мишей они не могли часто общаться именно из-за этого. Он всегда разговаривал с Аллой, как с той маленькой девочкой, которую когда-то знал, опекал и которой дал путевку в жизнь.
«Я ВАС ЗНАЮ! ВИДЕЛА ВО СНЕ»
Молитву, с которой я обращаюсь к Богу всю жизнь, я придумала еще юной девушкой: «Господи, мне ничего от тебя не надо — ни богатства, ни чудес, ни великих свершений. Дай мне самое главное, без чего я не смогу жить». И он мне дал Танича! Но сначала я узнала его стихи. Я вычитала их в какой-то газете, совершенно случайно, ведь Михаил Танич не был тогда известным поэтом, и эта публикация была на тот момент единственной. А я уже тогда песни любила сочинять — и положила понравившееся стихотворение некоего Михаила Танича на музыку. А вскоре меня вместе с другими выпускниками строительного техникума отправили на Волжскую ГРЭС.
И вот 7 ноября мы набиваемся в комнату в общежитии — отмечать праздник. И присоединяются к нам два взрослых, за тридцать, мужика с двумя красивыми барышнями. Я на одного взглянула и остолбенела! Ведь это его четырьмя месяцами ранее, в ночь накануне своего 18-летия, я видела во сне! Дело было так: я снимала угол у старушки. Более страшной на вид женщины я в жизни не встречала — настоящая Баба-яга — костяная нога! Боялась я ее ужасно. Но в какой-то момент стала замечать, что она нежно ко мне относится, а когда я сплю, сидит и глядит на меня. Накануне дня рождения хозяйка мне и говорит: «Хочешь, я покажу тебе суженого?» Еще бы не хотеть, в восемнадцать-то лет, да к тому же будучи неискушенной в амурных делах, ни с одним парнем еще в кино не ходившей! Следуя инструкциям, я сложила под подушкой колодец из спичек, заснула и во сне увидела незнакомца.
Сон был такой отчетливый, что его лицо я прекрасно запомнила. И вот он передо мной! Я и выпалила: «Ой, а я вас знаю! Видела во сне». Тут же сообразила, до чего нескромно это прозвучало, и забилась в дальний угол. А потом ребята попросили: спой чего-нибудь. И я спела ту самую свою песенку на стихи Танича. Тут у моего «суженого» глаза округлились. Он подсел ко мне и говорит: «А Танич-то — это я». Я не сразу поверила, до того все вышло странно. Но он стал читать свои стихи, и я признала в нем Танича. Красивую спутницу Миша ради меня совершенно забросил. А я-то скромница! Ни с кем из мужчин рядом еще не сидела, стесняюсь. Он подвинется — я отодвигаюсь. Так вокруг стола всю ночь и кружились. Позже Миша рассказывал: «Ты выглядела лет на четырнадцать, я тебя за ребенка принял».
Под утро он попрощался и ушел, и я вдруг сообразила: как же так? Он должен стать моим мужем и даже не спросил, где живу! Но через 40 дней раздался стук в дверь — на пороге стоял Миша. Это время понадобилось ему, чтобы меня найти — он ведь не знал ничего, кроме имени. Потом он уехал, но вскоре прислал письмо и позвал меня к себе — в поселок Светлый Яр, расположенный в 250 километрах от Сталинграда. Танич работал в местной газете. Я сутки добиралась до «суженого» на попутках. Предстала перед Таничем вся в дорожной грязи. Он встретил довольно прохладно. Сказал только: «А женщины-то, оказывается, от любви красивыми делаются». В подтексте читалось, что, если бы не любовь, красоты во мне нашлось бы мало. Но он меня любил, и это чувствовалось. И с каждым годом все сильнее! Просто Танич был немногословен.
О себе особо не рассказывал, помалкивал в усы. Никогда не матерился, не напивался, не изображал мачо. А все вместе это верный признак мужчины с биографией!
Со временем, конечно, Миша все рассказал. Как после школы женился на однокласснице. Как, будучи защищенным от войны бронью студента железнодорожного института, в 1941 году пришел в военкомат и сказал: «Хочу на фронт». Как стал командиром противотанкового орудия. Они стояли на самом первом рубеже — первыми встречали немецкие танки. По Мишиным воспоминаниям, ничего нет страшнее приближающегося, грохочущего «тигра»… В подчинении у Миши были такие же желторотые юнцы, как и он сам. Как-то раз, вырыв для ночлега землянку, они сдуру накрыли ее «крышей» — ящиками с противотанковыми снарядами.
Немцы по ящикам и бабахнули. Взрыв получился грандиозный и уложил всех, кто находился в злополучной землянке. Наутро наши солдаты стали мертвые тела из-под обломков вытаскивать, а у Миши возьми да и дернись щека! Оказалось, он жив, просто контужен. Только через месяц Миша очнулся, слепой и глухой. Через три месяца он понемногу стал слышать и различать свет… Не восстановив до конца слух и зрение (они так и остались у Танича частичными), он снова двинул на фронт… Полк догонял по льду, где-то между Литвой и Латвией, провалился в ледяную воду, чуть не утонул… Словом, сценарий фильма «Женя, Женечка и «катюша» Булат Окуджава позже напишет по мотивам Мишиной истории.
С войны Танич пришел весь в орденах и медалях. В железнодорожный институт возвращаться не стал — поступил в архитектурный.
А там вчерашние школьники, невоевавшие, стали его расспрашивать. В том числе и о том, какая она, Европа, какие там дома, как люди живут… Ну Миша и рассказывал: «Заходим с боем в немецкий поселок — все дома разгромлены, только подвалы целы. А там — окорока висят, бочки с пивом расставлены. Хоть и по карточкам немцев отоваривали, но не так, как нас». Кто-то написал донос, и Мишу посадили за антисоветскую пропаганду. Отправили в лагерь под Соликамск. Жена написала ему, прося о разводе. Он дал согласие, хотя в том браке успел родиться сын. И больше Танич не интересовался их жизнью.
Миша отсидел шесть лет — его освобождение совпало с амнистией 1953 года. На память о лагере остался туберкулез и больные ноги, отмороженные на лесоповале. Несмотря на документ о реабилитации, который прислали Мише в 1957-м, положение о «минус 39 городах» никто не отменял.
Миша не мог жить ни в одном из 39 крупных городов, а к Москве не имел права даже приближаться на 100 километров. Поэтому Танич и жил в поселке Светлый Яр, куда, как декабристка, приехала я. Понимая, какие талантливые стихи он пишет, я стала приставать: «Давай отправим их в Москву, вдруг какая-нибудь газета опубликует». Он написал письмо в «Литературную газету». И вдруг мы получаем ответ от Булата Окуджавы, который в «Литературке» заведовал отделом поэзии: «Миша, ты талантливый человек! Что ты сидишь в этой дыре, на краю земли? Ты там загнешься от тоски или от алкоголизма. Перебирайся в Москву!» Булат не знал о проблеме «101?го километра». Но мысль о Москве заронил в Мишино сознание. И спустя пять лет Миша решился на переезд в Орехово-Зуево, откуда до Москвы всего два часа езды на электричке.
Денег на билет вечно не было, но Танич знал, на какой станции надо выскочить и переждать контролеров. У него появились публикации в столичных журналах «Смена», «Знамя», «Юность». В те времена мы с Мишей были почти нищими! Мебели не было никакой. Две наши дочки спали в картонных коробках, которые удалось выпросить в магазине, а укрывали мы их своими пальто. Сами «гнездовались» на матрасе, за печкой, в кухоньке. Зато у нас образовался замечательный круг общения — мы подружились с Окуджавой, вместе с ним к нам в гости приезжали Саша Галич, Юз Алешковский, Володя Войнович, Гена Шпаликов. Каждый из живущих в то время или сидел, или имел отсидевшего близкого родственника (у Окуджавы врагами народа были родители).
Это сближало… Мы много пели, читали друг другу стихи и рассказы и упивались духом свободомыслия…
ЛИБО ДЕВКИ, ЛИБО МИНИСТР ОБОРОНЫ
Тем временем над Таничем, которого никуда не брали на работу из-за «подмоченной» биографии, смилостивились в «Московском комсомольце». В штат его не оформили, но поручили внештатную работу литературного консультанта — разбирать письма всяких полуграфоманов и отвечать тем, кто поспособнее. Однажды Миша показал редактору собственное стихотворение «Текстильный городок» — о нашем Орехово-Зуеве, где мужчин почти нет, одни девушки. Кончалось стихотворение так: «Водят девки хоровод, речка лунная течет, вы, товарищ Малиновский, их возьмите на учет».
Малиновский был министром обороны, то есть, можно считать, это он забирал в армию всех женихов… Редактор, которому начало стихотворения понравилось, дочитал до конца и плюнул: «Ну, Танич, ты как что-то сморозишь — хоть стой, хоть падай». С расстройства Миша пошел покурить и в курилке разговорился с каким-то двухметровым усатым верзилой. Тот спросил: «Слушай, а чего ты такой грустный?» — «Да вот, думал заработать 20 рублей, а редактор зарубил стихотворение». — «А дай это стихотворение мне. Попробую песню написать — я ведь начинающий композитор, меня и самого везде зарубают… Кстати, будем знакомы, меня зовут Ян Френкель». Так Миша сделался поэтом-песенником. Строчки про Малиновского пришлось заменить, но зато «Текстильный городок» с успехом исполнила Рая Неменова, а уже потом популярная в 60-е годы певица Майя Кристалинская, а позже — дебютантка Валечка Толкунова.
Помню, как она, совсем юная, приезжала к нам в гости с Юрой Саульским. Они были молодоженами, такие влюбленные, прямо светились от счастья. И вот — первые гастроли, Валя пела, а Танич читал свои стихи. Платили ему 2 рубля 75 копеек за каждое выступление. Зима стояла лютая, сугробы по колено. Миша носил за Валей ее сценический костюм — единственную белую блузку и черную юбку ее мамы, которая тоненькой Толкуновой велика размера на три, — и вечно его снегом засыпало. В помещении снег растает, и Валя, вздыхая, натягивает на себя мокрое и идет на сцену…
А когда Френкелю начали заказывать песни для кинофильмов, а тот привлекал Мишу, стало окончательно ясно: удача повернулась к ним лицом! Песни Танича мгновенно становились популярными.
Помню, мимо нашего дома 1 Мая проходила демонстрация, и люди пели не революционную песню, а Мишину, из кинофильма «Женщины»: «Любовь кольцо, а у кольца начала нет и нет конца...» Тандем Френкеля с Таничем понравился не только народу, но и каким-то «шишкам» в ЦК ВЛКСМ. Их отправили в командировку на Сахалин, чтобы они песней прославили строителей коммунизма. Но Танич написал: «А я кидаю камушки с крутого бережка далекого пролива Лаперуза...» Эта песня в исполнении Визбора тоже стала хитом, хотя в ЦК ВЛКСМ явно ожидали чего-то другого. С официозом у Танича не клеилось… И все же я набралась духу и решилась хлопотать о московской прописке. Миша ни за что не пошел бы в Моссовет — он не умел никого просить и ничего добиваться. А я собрала десант из знакомых звезд, и мы выстроились в коридоре Моссовета: Кобзон, Лещенко, Френкель, Толкунова, Майя Кристалинская, Борис Брунов — всех не перечислишь.
Председатель Моссовета, оглядев нашу делегацию, без вопросов подписал разрешение.
«С ПУГАЧЕВОЙ ГЛАЗ НЕ СПУСКАЙ!»
Однажды Танич с Левоном Мерабовым сочинили песню «Робот» и отнесли на радио, в программу «С добрым утром!». Редактор Володя Трифонов послушал и говорит: «Есть у меня девчонка знакомая, Алка, вроде ничего поет, надо попробовать с ней эту песенку записать». И в студию пришла Пугачева — она еще в школе училась, ей и 16 лет не исполнилось. Если она на кого-то и была похожа, то не на профессиональную певицу, а на собственную дочь (которая на тот момент еще, понятно, не родилась) в фильме «Чучело». Неловкая, тощая, некрасивая, конопатая… А спела так, что все ахнули!
В этой неуклюжей девчонке чувствовалась душа. Родилась идея гастролей. Целую концертную бригаду сколотили: Пугачева, Танич, Мерабов и юмористы из «Радионяни». Но мама Аллы отнеслась к этой затее без восторга. Еле уговорили. Но Зинаида Архиповна поставила жесткое условие: «Я отпущу с вами Аллу только в том случае, если вы пообещаете вернуть ее невинной девицей!» Танич и Мерабов пообещали. И всю поездку были на стреме, не отходили от девочки ни на шаг. Проверяли, чтобы на ночь закрывала номер на ключ. А то вдруг кто-нибудь туда проникнет, что маме говорить?
У нас дома стали постоянно сидеть артисты, желавшие получить песню от Танича. И всякого гостя Миша сажал за стол — он в лагерные годы наголодался и любил людей угощать. Как-то ждали в гости Иру Понаровскую, и Танич приготовил макароны по-флотски, целую кастрюлю.
Ирка заходит, с порога чует аромат и кричит в ужасе: «Михаил Исаевич, что вы наделали? Я же худею, на строгой диете сижу». — «Ну и не ешь, я тебя не заставляю». Оставила их на пять минут. Возвращаюсь — кастрюля пуста, а Танич с Понаровской развалились за столом, как два объевшихся кота. Я обомлела: «Ребята, а мне?»
Игорьку Николаеву было всего семнадцать, когда он появился у нас в доме. Приехал в Москву из Южно-Сахалинска, поступил в музыкальное училище при консерватории, жил в общаге. Мы его подкармливали, относились как к сынку. Поначалу своих стихов Танич ему, зеленому мальчишке, не давал. Сказал: «Возьми для начала Лидины, она ведь тоже пишет. А я еще погляжу, что ты можешь». Так что первые песни Игорь написал на мои стихи: одну спела в программе «Голубой огонек» закадычная подружка Танича Люся Гурченко, другую — Эдита Пьеха.
И этот успех вдохновил меня на стихи, которые превратились в песню Аллы Пугачевой «Айсберг».
Миша любил сочинять песни под конкретного исполнителя. Ему надо было посидеть с человеком, поговорить по душам, выпить рюмочку-другую. И тогда песня выстреливала, становилась хитом на долгие годы — как «Погода в доме», написанная для Ларисы Долиной, или «Мы выбираем, нас выбирают» — для Светланы Крючковой в фильме «Большая перемена». Валера Сюткин уже около сорока лет поет песню «Черный кот» на своих концертах. Он дал Таничу клятву, что, пока выходит на сцену, будет ее исполнять. И слово держит! Миша так натренировался просчитывать исполнителей, что сделался прозорливым психологом.
Особенно хорошо он чувствовал женщин. Каждую бабу, которая попадала в поле зрения Танича, он потом долгие годы курировал, вел по жизни. Помню, Люся Гурченко познакомила нас с одной дамой — хозяйкой магазина — красивой, молодой, но одинокой. И Миша с этой девушкой подружился. Однажды говорит ей: «Когда ты забываешь, что на тебя смотрят, у тебя злое выражение лица, вот почему ты одна». У меня шок, как можно сказать женщине такое? А она до сих пор благодарит за подсказку! В другой раз Миша с женой одного олигарха разговаривал, и она показала подарок, который сделал ей муж: песочные часы, в которых вместо песка — две тысячи бриллиантов. А Танич посмотрел и говорит: «Хм, крепко же муж перед тобой виноват». Дама — давай спорить, что муж таким образом проявил любовь, но через месяц выяснилось, что Миша-то прав и у мужа — любовница-малолетка.
Сгоряча та женщина чуть не развелась, но Миша отговорил, успокоил, научил, как быть…
«ЛИДА, НЕ РЕВНУЙ, ЭТО ОНА ПОДРУЖЕСКИ»
Иногда мне казалось, что он применяет что-то вроде гипноза. Однажды Миша написал песню для церемонии вручения международной благотворительной премии «Золотое сердце». Патронессой премии стала Софи Лорен. И вот Танич стоит на сцене недалеко от нее, и звучит его песня. Миша, ни слова не знающий по-итальянски, жестами объясняет Софи, что эту песню он написал. При этом он манит ее пальчиком и кричит: «Соня, иди сюда, целуй меня». Она послушно подходит и на глазах изумленной публики целует его в щеку! Софи Лорен! Мужика, которого видит в первый раз в жизни!
Иначе чем Мишиными особыми приемами в обращении с женщинами я это объяснить не могу. Ну а женщины платили Мише горячей любовью. Люся Гурченко, как к нам ни прибежит — вся такая воздушная, — расцелует его и прыг к Мише на колени! Он хохочет: «Лида, ты не ревнуй. Ну надо человеку иногда посидеть на чьих-то коленях». Но я и сама видела, что Люся к нему по-дружески, даже по-родственному относилась. И Лайма Вайкуле его очень любила. Она часто приезжала к нам на дачу в Юрмалу. Обязательно разувалась и проходила в дом в белоснежных носочках. Казалось бы, холодная европейская женщина, а с Мишей она часами разговаривала по душам под стаканчик виски. Вся ее жизнь тогда состояла из разочарований и огорчений. Помню, она жаловалась: «Миша, я людей видеть не могу!» А однажды предложила за свой счет построить на необитаемом острове (в Латвии есть такой, омываемый двумя реками) две дачи — для своей семьи и для нашей.
Даже проект принесла: два красивых домика на сваях — там в прилив вода высокая. Уговаривала Мишу: «Мы будем там счастливы. Никто никого не обманет, будем друг другу полностью доверять...» А Танич отвечает: «Ладно, конечно, предложение хорошее. Но ты — латышка, ты наплюешь на эстраду, сядешь в этом скворечнике, будешь удить рыбу — вот тебе и рай. Но мне-то в Москву надо. Прикажешь мне на вертолете туда летать? Нет уж, голубушка, давай обойдемся без острова».
«ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, КАКИМ Я БЫЛ ВЕРНЫМ»
Ну а Лариса Долина приезжала к Мише на исповедь, когда решила разводиться со вторым мужем Виктором Митязовым.
Лариса с Витей у нас частенько бывали. Даже харчами снабжали. Было время тотального дефицита — начало 90-х годов — в магазинах пусто. А Лариса по блату доставала на Микояновской фабрике продукты и с нами делилась: то кусок мяса принесет, то колбасу. А тут приехала, ревет в три ручья: «Михаил Исаевич, я так влюбилась, умираю от любви. Буду разводиться!» — «В кого же ты влюбилась?» — «В нашего музыканта, гитариста Илью Спицина». Танич пытался ее вразумить: «Лариска, очнись! Витька — твой директор, во всем тебе помогал, вы с ним вместе поднимались, вышли на большие деньги». Но не уговорил. Лариса твердила: «Со мной такого никогда не было! Погибну, если откажусь от любви к Илюше». И, может, она не ошиблась...
Думаю, при таком женском внимании искушений у Танича было предостаточно.
Его окружали бабы, которые были лучше меня во всех отношениях — моложе, красивее, интереснее. И какие-то подозрения мне в голову закрадывались. Но я никогда его не пытала, не требовала признаний в любви и верности. Просто чувствовала, знала, что Миша любит меня. Уже в финале своей жизни, когда Танич сильно болел, он сказал мне: «Ты даже не знаешь, каким я верным мужем тебе был». А последнее, что он прошептал, уходя в мир иной: «А мы с тобой не налюбились». Мы прожили вместе пятьдесят два года, и я, оставшись одна, чувствовала то же самое.
«Я КАК ПАУЛС, ДОЧКУ НА СЦЕНУ НЕ ПУЩУ»
Танич все сделал для того, чтобы я не пропала, не погрузилась в горе. У меня большая, дружная семья.
Дочка Света живет по соседству, опекает меня, как ребенка. По профессии она художник-модельер, хотя всю жизнь увлекается джазом и поет замечательно. Алла Пугачева говорила: «Михаил Исаевич, а ведь ты Светку погубил, не пустил на сцену». Миша отвечал: «А я как Паулс. Тот сказал: «Если моя дочь Анетка пойдет на сцену — убью». Вот и я Светку — убью». А старшая дочь Инга с семьей уже четверть века назад перебралась в Голландию. Она тоже по образованию художник-модельер, но переквалифицировалась — преподает живопись в школе при академии художеств. Внуки Лев и Вениамин окончили эту академию. Еще есть пятилетний правнук — Мишенька.
Кроме семьи Танич оставил в наследство «Лесоповал» — теперь я художественный руководитель группы. Пять лет прошло, как Миши нет, но наш любимый «кораблик» на плаву, и четвертый альбом на подходе, благо Мишиных стихов у меня еще много.
Однажды Пугачева, которой нравился «Лесоповал», попросила Танича сделать для нее программу в стиле шансон. Миша был против. Убеждал: «Примадонна, поющая блатные песни? Алла, у тебя так удачно сложилась карьера, зачем рисковать?» — «Ладно, — согласилась Пугачева. — Но одну блатную песню я могу спеть!» И Танич написал «Девочку секонд-хенд», музыку для которой Алла сочинила сама. И хотя Миша потом расстраивался, что она не попала в образ, что Пугачева не жалеет запутавшуюся девчонку, а относится к ней иронично, он не стал ничего говорить. Помнил, как Алла расстраивалась во времена «Айсберга» и «Без меня тебе, любимый мой...», что эти хиты все время крутят на радио, а песни, которые она написала сама, никто не раскручивает...
Я часто слышу упреки, что «Лесоповал» — пропаганда криминала, но я с этим не согласна.
Миша писал о покаянии грешных. О том, как просто оступиться и как трудно вернуться обратно. Он призывал ценить раскаяние и предупреждал тех, кто только намеревается встать на преступный путь: не губи жизнь, дурачок. Видимо, лагерь Мишу до конца никогда не отпускал. Танич сполна насмотрелся на уголовников! Герои будущих песен однажды чуть не зарезали Мишу в лагере, когда он отказался выполнить их требования... Несколько раз Мишина жизнь висела на волоске, но какая-то неведомая сила вытаскивала его с того света. Может, для меня? И я все время благодарю Бога за то, что мне посчастливилось встретить Танича, любить и спасать Танича, жить ради него…