Людмила Зайцева: «Маму на свадьбу не позвала»

«Я глубокомысленно сказала: «Я должна подумать». Гена в сердцах швырнул букет и выскочил со двора...»
Варвара Богданова
|
28 Февраля 2011
Фото: Юрий Феклистов

«Неожиданно супруга Сергея сказала мне: «А знаете, что Сережа говорит про вас? «Зая — моя первая жена». Вот, оказывается, как… Но я ведь никогда не считала себя его женой, даже и мыслей таких не возникало. Просто любила. Но уж очень трудная была любовь — как болезнь…» — вспоминает Людмила Зайцева.

— Впервые в жизни я по-настоящему влюбилась, когда поступила в Щукинское училище.

В своего однокурсника Сергея Милованова. Как видела его, сердце обмирало, будто столбняк нападал. А виделись-то мы практически каждый день… Сережа был москвич — красивый, талантливый, озорной, богемный. А я приехала с кубанского хутора, жила в общежитии. Денег вечно не хватало, а ведь хотелось красиво одеваться, молодым людям нравиться. Но я даже приличного пальто не могла себе купить. Мама мне дала 100 рублей — баснословные по тем временам деньги. Воображаю, с каким трудом ей удалось скопить эту сумму. А я, получив их, тут же объявила сокурсникам: «Гуляем, у меня есть 100 рублей!» Естественно, большую часть этих денег мы тут же вместе весело пропили-проели. С оставшимися я поехала в магазин «Детский мир» и купила там подростковое пальтишко с цигейковым воротником, а к нему — цигейковую же шапочку с помпоном и ботинки «прощай, молодость».

Так и ходила в этом чудовищном, нелепом наряде и все больше комплексовала перед Сережей. А он в это время ухаживал за всеми девушками с нашего курса. Невероятно, но и мне тоже оказывал знаки внимания. А однажды поцеловал… От счастья я земли под собой не чувствовала, не ходила, а будто летала. У нас в общежитии часто собирались ребята, Сережа тоже приходил, участвовал в застольях, пел под гитару. На него многие девчонки заглядывались, но я-то была уверена, что ходит он только ко мне. Вернувшись однажды домой, распахнула дверь в свою комнату и... застыла на пороге: мой Сережа — в постели с другой девушкой! От отчаяния и ужаса у меня перехватило дыхание. Я тихо прикрыла дверь. Дальнейшие свои действия уже не осознавала. Куда пошла, что думала в тот момент, не помню. Очнулась только через несколько часов на железнодорожной станции.

Читаю надпись над зданием вокзала: «Серпухов». Как оказалась там, не представляю. Как чумная прошлась по площади, потом увидела автобус, который отправлялся в Тарусу. Села в него, доехала до этого чудного городка, побродила там, нашла домик, где жила Марина Цветаева… Мне необходимо было побыть одной, подумать, как жить дальше, как вести себя с Сережей… Я ждала его объяснений и больше всего боялась, что он скажет: «А я тебя больше не люблю». Но никаких объяснений не последовало. И постепенно мне стало понятно, что для Сережи ничего не произошло, в его жизни это был абсолютно незначительный эпизод. Он не считал, что изменил мне, потому что никогда не клялся в верности. Да он вообще ни разу не заговорил со мной про любовь. Но я-то его любила всем сердцем!..

Легче мне от этого открытия не стало, но оторвать Сергея от себя, выбросить из души я не могла. И я приняла его таким, каким он был. Так и продолжались наши отношения: Сережа все время где-то гулял, флиртовал с моими подружками, а я все терпела и ждала его… Летние каникулы после первого курса Сережа решил провести со мной. Я была счастлива. Мы погостили у нас на Кубани, после чего нам загорелось махнуть в Ялту. А как ехать-то? Денег на билеты нет. На перекладных добрались до Краснодара, там, на станции, нашли товарный поезд до Симферополя, устроились между вагонами и покатили. Поезд остановится, мы быстро спрыгнем, спрячемся, подождем, пока уйдут обходчики, и снова занимаем наши места. Так и доехали… Я в первый раз оказалась на море. Красота, простор! Но жить негде. Ночевали прямо на пляже. Тогда на каждом углу торговали местным копеечным вином.

«Окунувшись в мир настоящего театра, я обкаталась там. Такая смелая стала, хлесткая»
«Окунувшись в мир настоящего театра, я обкаталась там. Такая смелая стала, хлесткая»
Фото: Фото из семейного альбома

Рядом собирались компании нетрезвых людей. Сережа непременно примкнет то к одной, то к другой — выпьет, пообщается. А я за ним хвостом таскаюсь… Обратно тоже зайцами добирались, только уже на пароходе. Молодые были, жизнь брали на абордаж. Без билетов, дуриком прошли на огромное круизное судно и доплыли на нем до Новороссийска! Сережа пристроился к кому-то, вроде он — провожающий, подносит вещи. Я за секунду до поднятия трапа влетела с криком: «Вон, там, там, у него билет...» — настоящий актерский этюд сыграла. В общем, романтичное получилось путешествие. (Смеется.) А вскоре наши с Сережей пути разошлись. Он ушел из института, год не учился, потом восстановился на курс младше. Я долго его не видела, мне казалось, что совершенно уже успокоилась — любовь прошла, перегорела…

И вот как-то собрались мы в кафе нашей институтской компанией, как обычно взяли бутылку дешевого вина и какую-то закуску, одну на 15 человек. Вдруг заходит Сережа. И… у меня опять столбняк. Уши будто ватой заложило, что вокруг говорят — не слышу, только на него смотрю. А он посидел с нами несколько минут, улыбнулся мне дружелюбно и ушел… Подруга потом мне сказала: «Ты так побледнела, казалось, вот-вот сознание потеряешь». А я и была на грани… Не раз я вспоминала историю своей первой любви и с годами поняла: наверное, Сергей все-таки любил меня, но по-своему. Как умел. Незадолго до смерти Сережи в 2003 году я познакомилась с его последней женой. Неожиданно она сказала: «Знаете, что Сережа говорит про вас? Зая — моя первая жена». (Задумчиво.) Вот, оказывается, как… А я ведь никогда не считала себя его женой, даже и мыслей таких не возникало.

Просто любила, но уж очень трудная была любовь, как болезнь…

— Людмила Васильевна, а в вас молодые люди влюблялись?

— Ухажеров и кавалеров у меня всегда было много, но… Ребята шутили: «Собираемся у Зайцевой, а дальше — кто кого пересидит. Но все равно она всех выгонит!» И правда выгоняла. Даже в бурные студенческие годы никогда не пускалась, как говорится, во все тяжкие. Вот выпить в компании, завалиться к кому-нибудь в гости, там тоже погульбанить — это с удовольствием… Но спать всегда ложилась в своей постели, в своей собственной ночной сорочке. Неуклонно следуя правилу: «Спи, глазок, спи, другой, а третий — бди!..» Семьи у меня долго не складывалось. Был человек, с которым мы несколько лет прожили в гражданском браке.

Очень хороший мужчина, прекрасно ко мне относился. Но постепенно союз наш распался. Может, потому, что профессии разные: он работал инженером. Расстались мы тихо, мирно, без взаимных оскорблений и упреков… Но я почему-то совсем не переживала по поводу своей женской неустроенности. В то время очень много снималась, у меня выходило по две-три картины в год. Прилично зарабатывала, кооперативную квартиру построила, обставила ее хорошей мебелью, родителям, естественно, помогала — то есть крепко стояла на ногах. Так что о личной жизни мне некогда было думать. А 80-м году я поехала на Алтай на съемки фильма «Праздники детства» по рассказам Шукшина. Режиссеры этой картины Юрий Валентинович и Ренита Андреевна Григорьевы дружили с Василием Макаровичем. Для меня они стали очень близкими людьми, можно сказать, второй семьей.

«Умоляла Ефремова: «Олег Николаевич, может, уже больше не надо? Давайте лучше в гостинице пообедаем и выпьем…»  С Олегом Ефремовым в фильме «Здравствуй и прощай». 1972 г
«Умоляла Ефремова: «Олег Николаевич, может, уже больше не надо? Давайте лучше в гостинице пообедаем и выпьем…» С Олегом Ефремовым в фильме «Здравствуй и прощай». 1972 г
Фото: Фото предоставлено Первым каналом

И так получилось, что именно благодаря им я познакомилась со своим будущим мужем. Геннадий Воронин приехал на съемки из Бийска, где работал актером. Судьба у него непростая — вырос в детском доме в Красноярском крае. Не знаю, как объяснить, но почему-то мы сразу почувствовали друг в друге что-то родное. Общались так, словно давно знакомы. Я квартировала в деревенском доме у местной жительницы Раи. Однажды мы с ней пошли за грибами, набрали груздей и, вернувшись домой, сели во дворе их чистить. Неожиданно появляются Гена с букетом гладиолусов и Ренита Андреевна, которая вдруг говорит, обращаясь ко мне: «Люда, вот Геннадий Анатольевич делает тебе предложение». А мы с Раисой как-то совсем не соответствуем торжественности момента: сидим в калошах, во фланелевых штанах, в фуфайках, руки грязные…

Не найдя лучшего выхода из этой неловкой ситуации, я глубокомысленно сказала: «Я должна подумать». Гена в сердцах швырнул букет на землю и выскочил со двора… (Улыбается.) Свадьбу мы играли на том же дворе, у Раи, — настоящую, деревенскую, с гармошкой, с народными частушками. Дарили нам тканевые половики, наволочки, вышитые полотенца. А расписались уже в Москве. Отметили событие в узком кругу самых близких друзей. Вот только мамы не было. Почему-то мне показалось, что для нее приезд с Кубани в столицу — лишняя нервотрепка, хлопоты, волнения. Мы с Геной приехали к ней позже, но она на меня обиделась. Часто потом припоминала мне: «Как же ты так, родную мать на свадьбу не позвала?..» Конечно, я была не права.

— А вы родились на Кубани?

— Да, в 17 километрах от Краснодара, на хуторе Восточный. Там еще моему деду, как и другим казакам, выделили землю. Дед посадил сад, поставил курень, потом сделал хату под соломенной крышей, в которой я и родилась, где и прошло все мое детство. Мама моя Ольга Ильинична была, как она сама говорила, на работу дурная: если за что-то бралась, то работала до седьмого пота. И с меня требовала строго. Уходя утром в колхоз, поручала мне что-то сделать в огороде или по хозяйству. Ну конечно, я про эти задания часто забывала, мне интересней было с подружками играть. За что и получала. Лупила меня мама хорошо. Лозинкой по голым ногам ка-а-ак жахнет! Мало не казалось. Зато когда я старалась, все по дому делала, мне давали 10 копеек на кино. Вся моя связь с миром шла через кинематограф. Электричество у нас на хуторе провели позже, поэтому радио я слушать не могла.

Но летом раз в неделю из соседней станицы приезжал киномеханик и крутил разные фильмы в «клубе» — был у нас такой специально построенный сарай. Туда все шли со своими стульями. Часто показывали иностранные картины — итальянские, французские, индийские. Иногда привозили что-нибудь такое, куда дети до 16 лет не допускались. Даже окна занавешивали газетами. Но мы все равно умудрялись подглядывать. Кроме кино было у нас, детей, еще одно развлечение — поездки с родителями в Краснодар на рынок. Там все станичники торговали. Чтобы не продавать выращенное на своем огороде, многие воровали колхозное. А что делать — жить как-то надо. У нас с мамой не было никаких излишков, наоборот, недостача всего. В колхозе денег совсем не платили, люди работали за трудодни, за палочки в ведомости. Вот собираем, например, помидоры на поле — ведро наберешь, высыпешь куда-нибудь в канаву, травой прикроешь.

«Ухажеров и кавалеров всегда было много. Ребята шутили: «Собираемся у Зайцевой, а дальше — кто кого пересидит. Но все равно ведь она всех выгонит!» И правда выгоняла. Семья у меня долго не складывалась...» С дочерью Василисой
«Ухажеров и кавалеров всегда было много. Ребята шутили: «Собираемся у Зайцевой, а дальше — кто кого пересидит. Но все равно ведь она всех выгонит!» И правда выгоняла. Семья у меня долго не складывалась...» С дочерью Василисой

А вечером тихонько заберешь. Главное, чтобы не застукали. Все, конечно, про это знали, даже бригадир. У него же потом просили лошадь с подводой, в город ехать. Выезжали часа в четыре утра, чтобы поспеть к самому открытию. Сенной рынок в Краснодаре — это наша вотчина, особая метка моего детства: шумный, ароматный, яркий. Что там только не продавали! Одни рыбные ряды чего стоят. Какую только рыбу сюда не привозили с Азова. Пока мама торговала, я шла за мороженым, по дороге обязательно останавливалась у газетного киоска и долго рассматривала открытки с портретами киноартистов. Перед возвращением домой мама покупала разные вкусности: белый хлеб, полукопченую колбасу, вяленую рыбу. Иногда и обновки какие-нибудь — ситцы нам на платья, мне сандалии.

Праздник, одним словом.

— Вы с мамой жили вдвоем?

— Мама никогда не рассказывала мне подробности своих отношений с моим отцом. Ни одного плохого слова про него я от нее не слышала. Знаю только, что расстались они вскоре после моего рождения, да и расписаны не были. Он продолжал жить на нашей же улице, с другой женщиной, там у него сын родился. Помню, соседи мне говорили: «Это твой отец» — и показывали на высокого подтянутого мужчину. А я никак на него не реагировала. Просто потому, что никоим образом не связывала его с собой. У меня была мама, и этого достаточно. Когда я училась в пятом классе, мама вышла замуж. Вот отчима я звала «батя», он заменил мне отца. Хотя сложный был человек, и с мамой у них жизнь непросто складывалась. Но ко мне Пантелеймон Максимович всегда хорошо относился.

А мама жила только ради меня и все делала для меня, а для себя — ничего. Но это я, конечно, потом поняла. У отчима в городе Усть-Лабинске было полдома, и он уговорил ее переехать туда. Маме было жалко свое хозяйство и пусть небольшой, но новый домик, который нам только-только помог построить колхоз. Но на нашем хуторе школа была лишь до четвертого класса, в соседней станице — до седьмого. А мама считала, что мне необходимо получить образование. Поэтому и согласилась на переезд и дом с землей продала… В городе мы жили трудно. Мама уже вышла на пенсию, отчим устроился сторожем в церковь, сами понимаете, какие он деньги там получал. Приносил домой конфеты — слипшуюся в один ком карамель, — которые бабушки-богомолки несли в церковь. Мама заливала ее горячей водой, чтобы отстала бумага, потом цедила и на этой основе делала бражку.

«Прочитав сценарий «Маленькой Веры», я решила отказаться от роли...» С Натальей Негодой в культовой картине 80-х годов
«Прочитав сценарий «Маленькой Веры», я решила отказаться от роли...» С Натальей Негодой в культовой картине 80-х годов
Фото: RussianLook.com

Получалась безумно ядреная, голова от нее дурела… Мы вечно сдавали углы квартирантам, которые платили по 3—5 рублей в месяц. Денег катастрофически не хватало. Дом старый, без конца требовал ремонта. Поэтому после восьмого класса я перешла в вечернюю школу и стала работать. На лето и осень устраивалась в колхоз, на элеватор. Зимой по ночам работала на сахарном заводе, днем — в военкомате, выписывала военные билеты. Зарплата небольшая, но все же родителям подспорье, да и себе надо было копить на обновы. Я уже барышней была, невестилась, а одевалась чуть ли не хуже всех. У подружек туфли-лодочки, а мне вечно какие-то мужские полуботинки покупали. На работу, в школу в них еще можно ходить, а на танцы-то как? А ведь это в городке главное развлечение. Бежала туда сломя голову — там же настоящая жизнь!

Но мама была строга. Возвращаться велела в десять часов и ни минутой позже. Хоть умри, а приди. Не дай бог, задержалась на пять минут, мама уже стоит в переулке с лозиной. И даже присутствие провожающего меня кавалера ее не смущало. Лупила крепко. Так продолжалось до того времени, пока я не уехала поступать в театральный институт.

— Как же мама решилась отпустить вас в Москву?

— А я настолько одержимо туда рвалась, что она смирилась. Хотя и говорила: «Никогда на артистку тебя не возьмут. У тебя уши несуразные, ноги большие, а артистки должны быть беленькие, с маленькими носиками, как у Марины Ладыниной…» Но я ходила в театральную студию, куда на практику приезжали студенты режиссерских факультетов.

В некоторых пьесах даже играла главные роли, и мне казалось, что к поступлению я подготовлена хорошо. Мне сшили голубое платье, купили белые лодочки, на ситцевые трусы мама нашила специальный карман, куда спрятала деньги, и заколола его булавкой, чтобы в дороге не вытащили. В общем, снарядила дочку…

Столица меня подавила, оглушила, я совсем растерялась, стушевалась. Поняла, что по сравнению с девочками-москвичками я безнадежно провинциальна. Почувствовала себя безвкусно одетой. В остервенении стала отрывать дурацкие белые банты со складок платья… Срезалась на втором туре. Никогда не забуду это жуткое состояние тоски и отчаяния. Как представила, что придется возвращаться в свой город, где все постыло, заревела в голос. Но что поделать, возвратилась…

Начала искать работу. Подружка предложила: «Поехали в Таганрог. Там новый район строится и нужны ученики штукатуров». А я знала, что в этом городе родился Чехов и что там есть драматический театр, и мне представилось, как я пересмотрю все его спектакли. И еще там же — Азовское море! Мы размечтались: станем яхтсменками — запишемся в яхт-клуб и будем ходить в круизы под парусами! В общем, жизнь мы себе нарисовали интересную, насыщенную. Поехали. Нас оформили на стройку, дали место в общежитии. Обо всех мечтах пришлось забыть очень быстро. Натаскавшись за день по этажам тяжеленных ведер с раствором, мы просто падали от усталости. Ученические зарплаты были крошечными, а тетки-штукатурщицы — грубые, жесткие и без конца нас материли. Больше всего мата доставалось мне, ничего-то у меня, бестолковой, не получалось.

«Воронин приехал на съемки из Бийска, где работал актером. Судьба у него непростая — вырос в детском доме в Красноярском крае. Не знаю, как объяснить, но почему-то мы сразу почувствовали друг в друге что-то родное» С зятем Александром и мужем Геннадием Анатольевичем
«Воронин приехал на съемки из Бийска, где работал актером. Судьба у него непростая — вырос в детском доме в Красноярском крае. Не знаю, как объяснить, но почему-то мы сразу почувствовали друг в друге что-то родное» С зятем Александром и мужем Геннадием Анатольевичем
Фото: Юрий Феклистов

Так и не научилась правильно, по-особому, бросать раствор на стену… Зимой оштукатуренные помещения надо было обязательно отапливать. Дежурили по очереди ночами. Выпадет мое дежурство, сижу перед печкой-буржуйкой, слежу за огнем. В доме еще ни окон нет, ни дверей — все открыто, ветер гуляет, вокруг пусто, темно, страшно. А мне только 18 лет, и я целый день работала, и от усталости спать хочется, мочи нет! Очень тяжело было. Лицо у меня стало обожженное, обветренное, коричневого цвета. Потом горло начало постоянно болеть. Я испугалась — как же я артисткой-то буду?! Уехала домой. Там пару месяцев перебивалась случайными заработками, потом снова засобиралась в Москву: опять волнения, опять мама деньги зашивает в трусы и опять бесславное возвращение в Усть-Лабинск. Снова слезы и отчаяние… На третий год история повторилась.

Но на этот раз мне рассказали о существовании театральной биржи. В то время туда приезжали режиссеры из провинциальных театров со всей страны и отбирали актеров, иногда даже не профессиональных. Я пришла, прочитала свою программу, и меня взяли в молодежную студию рязанского ТЮЗа! Боже мой, как же я была счастлива! Целый год жила удивительной жизнью! Мы, студийцы, выходили в массовке в спектаклях, педагоги занимались с нами сценической речью, танцами, пантомимой. Роли, конечно, в ТЮЗе специфические — то гусеницу играешь, то собаку, то пирата. Но я окунулась в мир настоящего театра, обкаталась там, такая стала смелая, хлесткая. Весной ехала в Москву совершенно в себе уверенная: и меня взяли и в Школу-студию МХАТ, и в Щукинское училище. Я выбрала последнее.

— Ну и как вам студенческая жизнь?

— Понравилась. Актерское общежитие на Трифоновской — это такой вечно бурлящий муравейник. Особенно усидчивых студентов я что-то не помню, учеба начиналась уже ближе к сессии. А так — собирались компаниями, ходили друг к другу в гости. Жили, конечно, бедно, но весело. В еде были абсолютно непривередливы: вечером после занятий сковороду картошки нажарим, вот и сыты. Ну а после стипендии закатывали настоящие пиры. Многим иногородним ребятам из дома присылали посылки. Мне с Кубани — варенье, сухофрукты, домашнее вино в грелке. Все это складывалось в общий котел, начиналось застолье. Народ приходил-уходил, глядишь, на столе уже откуда-то появилась бутылка вермута или портвейна. Если и этого не хватало, ребята бежали с чайником на Рижский вокзал.

Там на путях стояли составы с цистернами, в которых откуда-то пригоняли вино. У знакомых сторожей в розлив оно покупалось за копейки, и тогда уже гуляли до утра. Вино, кстати, было ужасное, почему-то для крепости в него добавляли табак. Утром с трудом продирали глаза: «Так, первую лекцию проспали!» Чтобы успеть ко второй паре, скидывались по 20 копеек, ловили такси и мчались в институт… Ну, не все время, конечно, гуляли. Подрабатывали, снимаясь в массовках, на театральные премьеры ходили — нас пускали бесплатно по студенческим билетам.

— Имея опыт работы в профессиональном театре, вы на курсе чувствовали себя звездой?

— Никогда. У нас были ребята, которыми педагоги занимались серьезно, им пророчили большое будущее.

Например, Ира Купченко. Все знали, что ее обязательно возьмут в Театр имени Вахтангова. А я телепалась сама по себе все четыре года учебы. Чувствовала себя какой-то падчерицей. Для меня даже не нашлось роли в дипломном спектакле. Поэтому в разные театры показывалась с неудачным отрывком на французском языке. И везде меня футболили — точь-в-точь как героиню фильма «Приходите завтра». Только мне говорили: «Приходите осенью». В итоге почти все мои сокурсники устроились, а меня никуда не взяли. И опять я осталась одна со всеми своими переживаниями. Не на кого опереться, некого позвать на помощь, никого рядом нет. Жила на съемных квартирах, перебивалась съемками в массовках… И вдруг услышала, что на Киностудии имени Горького Станислав Ростоцкий снимает фильм «А зори здесь тихие...» по повести Бориса Васильева, которая мне очень нравилась.

Набралась нахальства, сама пришла к Станиславу Иосифовичу и попросила: «Дайте мне у вас сыграть, согласна на любую роль». Почему-то он в меня поверил, предложил роль сержанта Кирьяновой… А после съемок меня разыскала ассистентка Василия Макаровича Шукшина и предложила поехать на Алтай, сняться в массовке в его картине «Печки-лавочки». Согласилась не раздумывая... А дальше — уже главная роль в картине Виталия Вячеславовича Мельникова «Здравствуй и прощай». Партнеры потрясающие: Олег Ефремов, Виктор Павлов, Наташа Гундарева. На Олега Николаевича смотрела как на бога. Когда он приезжал, все начальство и общественность города непременно хотели видеть его у себя. А он был человеком безотказным, да и выпить любил, чего уж греха таить. Дабы избежать возможных недоразумений, Мельников отправлял меня вместе с Ефремовым в качестве сопровождающей.

«Василиса призналась: «Мама, по отношению к тебе у меня всегда был какой-то детский комплекс. По телевизору идет фильм с твоим участием. Бабушка говорит: «Вон твоя мать...» А тебя там или вешают, или ты с кем-то целуешься…»
«Василиса призналась: «Мама, по отношению к тебе у меня всегда был какой-то детский комплекс. По телевизору идет фильм с твоим участием. Бабушка говорит: «Вон твоя мать...» А тебя там или вешают, или ты с кем-то целуешься…»
Фото: Юрий Феклистов

Ну чтобы артист возвращался в форме. Так разве он слушал какую-то пигалицу?! Я умоляла: «Олег Николаевич, может, уже больше не надо? Давайте лучше в гостинице пообедаем и выпьем…» Он глядел на меня сверху вниз и назидательно рокотал: «Ну, Людочка, не волнуйся, все под контролем!» И вся моя напускная строгость улетучивалась. Справедливости ради надо сказать, что ничего лишнего Ефремов себе не позволял… После этого фильма ко мне пришла известность, я начала много сниматься, казалось, что это и есть настоящая популярность. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем резонансом, который получил у зрителей фильм «Маленькая Вера». Хотя, прочитав сценарий, от роли я решила отказаться. Не понравилось, казалось, какой-то вынос сора из избы получится.

Но режиссер Вася Пичул такой обаятельный, умеет уговаривать. Он сказал, что никого, кроме меня, вообще не видит в этом образе. И придумал мне узнаваемый облик — парик с мелкой завивкой, золотые зубы, кримпленовое платье… Миллионы людей посмотрели фильм, стояли по ночам за билетами, жгли костры. И не только из-за знаменитой эротической сцены, довольно безобидной по нынешним временам. Я думаю, народ потрясла неприглядная правда жизни.

— А ваша-то жизнь как протекала?

— По-разному. В 90-е годы очень тяжело было. Страна рушится, у людей в мозгах хаос, в кино — полная неразбериха, приглашений сниматься практически нет, денег на жизнь не хватает. Муж переживал это время острее. Его, что называется, подстрелили на взлете. Гена окончил Высшие режиссерские курсы и только-только начал утверждаться в профессии: снял как режиссер две картины, еще две снимались по его сценариям, а потом все прекратилось, работы не стало.

Начались проблемы со здоровьем. Сначала потребовалась операция на сердце, потом случился инсульт. И тут как-то все одновременно накатило: отчим умер, после его смерти мама сильно сдала, одна с хозяйством уже не справлялась. Я перевезла ее к себе — мамочки не стало в 2003 году... А с деньгами все хуже и хуже. Сначала продали машину, «Волга» у нас была, потом земельный участок. Спасибо друзьям, помогали очень: те же Григорьевы, Союз кинематографистов, Гильдия актерская — все поддерживали. Как-то выжили. Гена сейчас на пенсии, а я потихонечку снимаюсь. Очень мне симпатичен сериал «Чокнутая», где я играю вместе с Машей Голубкиной. Она девушка резкая, упрямая, но мы с ней нашли общий язык.

Я ее пытаюсь воспитывать. Например, Маша рассказывает: «Лариса Ивановна звонила…» Обрываю ее: «Какая она тебе Лариса Ивановна. Она тебе мама!» (Смеется.)

— Людмила Васильевна, а что бы вы назвали главным достижением своей жизни?

— (С улыбкой.) Свою дочь. Она родилась у нас в 82-м году. Ждали мальчика, уже и имя подобрали — Вася, а получилась Василиса. Растили сами, на чужих людей, как многие актеры, не оставляли. Вася все время или со мной на съемки ездила, или с папой путешествовала. Лето часто проводила с моими родителями. Если мы и расставались, то совсем ненадолго. А все равно недавно Вася мне призналась: «Мама, по отношению к тебе во мне всегда сидел какой-то детский комплекс.

Я, маленькая, живу у бабушки, по телевизору идет фильм с твоим участием. Бабушка говорит: «Вон твоя маты...» А тебя там или вешают, или ты с кем-то целуешься…» Когда Василиса в старших классах устроилась танцовщицей в ночной клуб, мы с Геной очень перепугались. Меня стращали, что там разврат, наркотики. Каждый раз, когда она приходила домой, муж кричал: «Покажи глаза!» Мы же знали: если ребенок под кайфом, должны быть расширены зрачки. К счастью, ничего такого не было. Но как только мы Васю не вытаскивали из этого кошмара! В какой-то момент я просто встала у двери и сказала: «Нет, не пойдешь и все! Больше не пущу!» Слава богу, послушалась. Обошлось… Однажды, когда Василиса была еще маленькой, Толя Ромашин сказал про нее: «Какая красивая девочка. Если захочет стать актрисой, пусть идет ко мне во ВГИК…»

Так и получилось, дочка поступила к нему на курс. Но 5 августа, еще до начала первого учебного года, Толя трагически, нелепо погиб на своей даче. Вместо него пришел Виталий Соломин. Но он тоже умер, сумев довести ребят только до третьего курса. А без художественного руководителя тяжело учиться. Но ничего, как-то окончили… Сейчас Василиса понемножку снимается в кино, было несколько больших ролей — например, сыграла в «Глухаре», в сериале «Тюрьма особого назначения». Вышла замуж за своего однокурсника Сашу Носкова. Талантливый актер, играет в антрепризных спектаклях, вместе с Васей они дублируют иностранные картины. В прошлом году ребята подарили нам внука — Серафима. Вот смотрю на него и думаю: «Такой крошечный, беспомощный, беззащитный, а ведь приносит столько радости, энергии и продлевает жизнь.

Какое же это счастье, что он у нас есть!»

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Ирина Орлова
астролог