Технический персонал отсутствовал, и актерам приходилось делать все: и играть, и собирать-разбирать декорации, и ставить свет. Однако никто не сетовал — работали весело, жили дружно.
Вот из такой творческой атмосферы я и попал в армию. Прекрасно помню свои первые впечатления от показательного полка имени Ленинского комсомола. Прежде всего недоумение: чего это парни-одногодки командуют мной, будто я салага желторотый? Не сразу привык и к стоявшему стеной мату-перемату. По первости вжимал голову в плечи и судорожно оглядывался: «Боже мой! Люди же кругом!» Но со временем понял: тремя матерными словами можно не только заменить длинную- предлинную тираду, но и отлично простимулировать подчиненных для выполнения приказа.
В начале восьмидесятых главной темой разговоров — не публичных, а кухонных — был Афган.
Истинное положение дел скрывалось, но информация о том, что парня из соседнего двора привезли в цинковом гробу, а приятель из параллельного класса лежит с тяжелым ранением в госпитале, все равно просачивалась. В молодые годы почти в каждом живет уверенность: уж со мной-то ничего плохого случиться не может. Потому и я, и мои однополчане относились к перспективе отправки в Афганистан спокойно, если не сказать — с энтузиазмом. А вот двоим новобранцам я командировку на войну «зарубил».
Несмотря на проливной дождь, нас отправили таскать бревна — одному из старших офицеров понадобились дрова.
Я сильно простыл и загремел в медсанчасть. Температуру скоро согнали, кашель прошел, однако возвращаться в палаточный городок мне совсем не хотелось. Поделился этим нежеланием с доброй тетенькой-врачом, которая прописала выздоравливающему бойцу реабилитационный период: мол, пару недель поможешь мне с анализами в лаборатории, а там, глядишь, полк в зимние казармы переведут.
В мои функции входило ставить колбы с мочой в центрифугу, а вынув, проверять на наличие осадка. Если жидкость оставалась прозрачной, в специальном журнале рядом с фамилией ее владельца я ставил «минус», если же просматривался белесый «гриб», вроде того, что вырастает после атомного взрыва, — «плюс». Однажды я поинтересовался у одного из фельдшеров, что этот «гриб» означает.
—То, что в моче белок и у человека проблемы с почками.
—А если белок из сырого яйца капнуть — такая же картина получится?
— зачем-то уточнил я.
—Наверное, — пожал плечами «консультант». — Какая разница? Белок он и есть белок.
Прошло какое-то время, и однажды ночью меня растолкала доктор:
—Саша, вставай! Будешь помогать. Очень много новых ребят прибыло. Сейчас здоровье их проверим, потом обучение в короткие сроки — и на войну...
Раздаю всем стоящим в очереди колбочки, тут же клею бумажки с фамилиями.
И вдруг в сердце будто что-то кольнуло. Два пацана — невысокого роста, тщедушные, лица совсем детские. Жмутся друг к другу, словно от холода.
—Откуда вы? — спрашиваю.
—Из Питера, — отвечают, а в глазах — растерянность пополам со страхом.
И в этот момент я явственно увидел: лежат мальчишки на земле, раскинув руки, гимнастерки пропитаны кровью... Чтобы отогнать жуткую картину, даже головой помотал.
Запомнил их фамилии, а вечером пошел на кухню к знакомому хлеборезу, выпросил сырое яйцо и капнул в обе колбы белка.
Наутро показываю лабораторные посудины доктору:
—У этих двоих большой осадок.
—Отставляй в сторону, а в журнале сделай пометку в виде восклицательного знака.
Робко интересуюсь:
—На войну их теперь не отправят?
—С такими-то анализами?
Комиссуют, скорее всего.
Больше я мальчишек-земляков не видел и о дальнейшей их судьбе, к сожалению, ничего не знаю.
О своем «робингудовском» поступке я вскоре забыл и вспомнил спустя год, когда уже нес службу в агитационно-художественном отряде «Политбоец» при штабе ВВС Ленинградского военного округа.