У Инны — ступор. «Ты что, не понимаешь, ей так будет легче рожать! Это точно, мне сказали, примета такая!» Грахова отнекивалась, сославшись на то, что выпила и никуда ехать не может. Матросов перезванивал снова: «Не можешь сама, срочно попроси кого-нибудь, чтоб приехали к тебе за ключами от нашей квартиры!» Короче, паника у него была страшная.
Ко мне в это время подходил анестезиолог и предлагал обезболивание, мол, потом будет поздно — или сейчас, или никогда. Я сказала: «Значит, никогда». Отказавшись от анестезии, кричать стеснялась, скорее рычала сквозь зубы, как и положено львице. В роддом-то ехала как на праздник: в приподнятом настроении, с ощущением ожидания, что мне вот-вот вручат какой-то небывалый приз.
И с первыми схватками мне кто-то из персонала бросил: «Это тебе, милая моя, не в кино рожать». И впрямь в кино приходилось схватки изображать, а на сцене бесконечно рожала, срывая всякий раз голос, играя Марью Шатову в «Бесах». И вот эту фразу вспомнила, когда поняла, что такое — «не в кино рожать». Здорово, что теперь знаю, как это происходит. Важнее всего — ощущение неизбежности происходящего, ведь ни ты и никто другой ничего изменить не в силах. И ты чувствуешь, что проходишь через какие-то мощные природные системы, будто ты — маленькая, но неотъемлемая и уникальная частица Вселенной. Вот это острое осознание своей принадлежности к чему-то великому и есть самое настоящее чудо, самый главный приз, данный Богом только женщине. Ничего прекраснее, неожиданнее и невозможнее этого нет на земле!
Ради того, чтобы это снова испытать, хочется рожать еще и еще. Как теперь понимаю тех женщин, у которых по два, по четыре, по пять, по восемь детей! Маниакально хочу еще, мне пока с медицинской точки зрения не очень-то разрешено, но у меня аж слюни текут от одной мысли, что это вообще возможно.
Первое, что сделала, как только Ванька освободился из своего девятимесячного плена, схватила трубку и набрала Дениса, он утверждает, что сказала ему: «Мы родили сына», но я не помню этой фразы. После того как наш папочка, явившись, проспал полдня в палате, нам всем троим не хотелось расставаться, уболтали персонал разрешить Денису остаться в роддоме на ночь, ютились вдвоем на больничной койке, обнявшись. А в четыре утра я растолкала мужа, нужно было возвращаться в Киев, и охранник тайком вывел его через родильное отделение, ведь все остальные двери ночью закрыты.
И Матросов, бедный, в шоке был от этого прохода, мол, таких воплей в жизни не слышал. Я надеялась, что это хоть как-то смягчит его обиду за то, что лишила его возможности присутствовать при родах. Но нет! Как в том анекдоте, где дед с бабкой обедают, вдруг он вытаскивает деревянную ложку из борща и — шарах! — ей по лбу. Она: «Ты чего, старый, с ума сошел?» — «Никак тебе простить не могу, что не девкой брал!» Вот и у нас свой камень преткновения, то и дело попрекает: «Нет, ну как ты могла, Куликова, как ты могла?!» Один выход — второго родить. А он, еще не успев нас из роддома забрать, сказал: «Пойди спроси: когда можно следующего?»
С того момента, как увидел сына, Матросов превратился в безумного папашу, которые всегда вызывали у меня смех.
Он взахлеб кому ни попадя начинает рассказывать о необыкновенных способностях и достижениях своего уникально одаренного ребенка, тычет в доказательство всем в нос бесчисленные фотографии Ванечки. И сам бесконечно их пересматривает, иногда повторяя: «Вот смотрю на него, и мне аж больно от нежности» — такой у Дениса отцовский инстинкт. Тем страшнее, конечно, та трагедия, которая произошла у него в жизни. И я смотрю на Матроскина, и мне тоже больно... только не от нежности.
Что касается материнского инстинкта, то точно помню момент, когда осознала, что это такое. Ваня был еще совсем крошечный, возилась с ним рано утром на кухне и чтобы не заснуть, включила телевизор. Шли новости, рассказывали о детдомовских младенцах, за которыми некому ухаживать, если они попадают в больницу, — приглашают волонтеров.
И прозвучала фраза о том, что двухлетний ребенок целыми днями лежит в полном одиночестве... Что со мной произошло! В этот момент перевернулся мир. У меня чуть не съехала крыша от боли, глядя на беззащитного малыша, на физическом уровне ощутила, что чужих детей не бывает. Такую испытала страсть к собственному сыну, схватила, прижала его к себе и еще отчетливее осознала брошенность тех детишек. Это была колоссальная перегрузка! И перезагрузка одновременно.
Вот что такое инстинкт материнства, он распространяется не только на своих, но и на всех детей вообще. И это можно испытать, пройдя через определенные муки, когда ты реально всем существом осознаешь цену человеческой жизни. У меня стала болеть шея, потому что сворачиваю ее вслед любому младенцу, пялюсь на них и обожаю всех, но иначе, чем раньше, — с пониманием того, сколько всего стоит за каждой такой птицей с чупа-чупсом во рту.
В общем, не знаю, кто кого родил: я — Ванечку или он — меня.
