Он был в шоке.
— Извините, дело серьезное, криминальное, мы тут всех подозреваем, так что обязаны все проверить.
Дальше наш путь лежал в патриархию: Золотухин просил, чтобы сына разрешили отпеть. По православным канонам самоубийцы на это права не имеют, требовалась особая бумага. По дороге Сергеич то и дело заходился в рыданиях, ему не хватало воздуха, приходилось останавливать машину, ждать. Он проплачется и просит: «Поехали». И так много раз. Страшно смотреть, когда мужик плачет. Это было такое отчаяние, невозможно передать словами.
В кабинет к церковному чиновнику вошли вместе. Я сел в сторонке, Золотухин за стол. Батюшка стал отчитывать народного артиста как мальчишку:
— Это все ваша бесовская профессия, богохульством занимаетесь, доводите до беды своих детей!
— Да, батюшка, да, — кивал головой едва живой Сергеич.
— Чего вы хотите?
Золотухин положил перед ним письмо с просьбой разрешить отпеть сына, простить его прегрешения.
Батюшка уже занес ручку, чтобы поставить подпись, и снова разразился гневной речью:
— Надеюсь, трагедия на вас подействует, вы оставите порочное ремесло!
А когда наложил резолюцию, все-таки произнес: — Сочувствую вашему горю.
Простите, но должен был вам все высказать.
Мы вышли, сели в машину, Сергеич опять разрыдался. Я молча ждал: нет таких слов, которые могут успокоить отца, потерявшего сына. Потом он взял себя в руки и сказал: «Поехали, у нас еще много дел».
Сергея отпевал брат — отец Дионисий — в своем храме при кладбище. Надеюсь, грешная душа нашла упокоение. А в сердце его родителей осталась незаживающая рана.
Золотухин глушил боль работой. В последнее время он принимал много предложений, не сходил с экрана. Говорил: «Главное распределить время, чтобы никого не подвести». Мы его жалели, советовали: «Сергеич, угомонись!» Но для него важно было не только сыграть в новом фильме или сериале, но и заработать.
Он охотно принимал участие в концертах, ездил на гастроли.
Нина Шацкая в своих воспоминаниях написала, что Золотухин был человеком скаредным. Не верю! Я знал его совсем с другой стороны. Он обеспечивал Иру с Ванькой и Тамару, постоянно помогал Денису — отцу шестерых детей. Деньги, которые зарабатывал, сразу же и раздавал. Помню, поднимаемся после гастролей по лестнице к служебному входу в театр, открываем дверь, а на вахте Золотухина уже поджидают четыре внучки. «О, мой рэкет пришел, — говорит он с нежностью и начинает каждую обнимать, каждой давать денежку. — А этот конверт передайте папе».
Девчонки ушли, Сергеич повернулся ко мне: «Ну, вот и съездил на гастроли, все отдал».
Ни для кого не секрет: когда Юрий Петрович Любимов занял пост директора Театра на Таганке, а своим заместителем назначил жену Каталин, для труппы наступили тяжелые времена. Мы с Любочкой еще раньше приняли решение уйти в самостоятельное плавание, играли свои спектакли, концертировали. А Золотухин остался, коллектив избрал его председателем профкома. «Представить себе невозможно, что мы с Любимовым два года не разговариваем, — переживал он. — Я только и делаю, что пишу письма в защиту очередного обиженного им или его женой работника».
Каталин одно за другим издавала распоряжения по театру: актерам запрещалось принимать журналистов без ведома дирекции, торговать своими книгами и дисками на территории театра, проводить гостей на спектакли через служебный вход.
— Сергеич, ты понимаешь, что она таким образом заставляет тебя написать заявление об уходе? Ведь это ты продаешь свои книги в фойе перед спектаклем, к тебе в основном идут журналисты и телегруппы.
— Конечно.
— И как собираешься поступить?
— А не дождется она от меня заявления, не дождется, и все тут.
Дошло до того, что когда Каталин заходила в театр, люди разбегались врассыпную, опасаясь попасться ей на глаза. Однажды старейшая работница театра в ужасе забежала в мужской туалет, где в это время кто-то справлял нужду. «Извините, простите», — лепетала пожилая женщина, закрывая глаза руками. Каталин могла уволить человека просто потому, что ей не понравилось, как он выглядит.
Любимов тоже взял манеру беспощадно выгонять людей за малейшую провинность.