Электричество включали на несколько часов в сутки. О том, как купали маленькую Нино, можно сочинить поэму! Пригласила к себе двух подруг: вместе выживать легче. Георгий очень помогал. Когда давали электричество, гладил Ниношины пеленки. Шестилетний, росточка маленького, однажды случайно приложился к утюгу пузиком...
Сосед раздобыл где-то печку навроде буржуйки. Отопления не было: спали в штанах, шапках, даже в варежках. Из еды — лук, подсолнечное масло и хлеб, который выдавали по карточкам. День, когда удавалось раздобыть фасоль для лобио, считался праздником. Однажды услышала из детской тихий голос Ниноши:
— Гио, я кушать хочу.
— Спи, Нино. Во сне голод проходит, — ответил ей брат.
Казалось, в этот момент я умерла: сердце на несколько секунд остановилось.
Но несмотря на все трудности, эти годы не назовешь несчастливыми. Нино не исполнилось и годика, когда в моей жизни появился Ладо.
Идем мы однажды с сыном после репетиции по темным улицам домой, и вдруг рядом останавливается роскошный белый «понтиак». За рулем — элегантный мужчина... Так мы познакомились. Ладо был на два года младше меня. В тринадцать лет он увидел по телевизору «Мелодии Верийского квартала» и сказал: «На этой девочке я женюсь». Но вышло так, что женился на другой, появился ребенок. Твердо встал на ноги: у них с отцом был известный в городе банк.
Мы все-таки встретились, хотя судьба отпустила всего три года счастья. Эта любовь стала для меня тяжелым испытанием. Ладо не скрывал, что у него есть семья, и жил на два дома.
Однажды он признался: «Я подозревал, что болен. Вчера врачи подтвердили. Осталось недолго». Мы боролись за него два года. Доставали кровь для переливания, хотя в военное время это было невероятно трудно сделать. Но Ладо умирал. В отчаянии я пошла в храм, зажгла свечу у алтаря и на коленях обошла церковь три раза. Было холодно, шел снег, и свеча все время гасла. Незнакомые люди брали ее у меня из рук, снова зажигали в церкви и приносили обратно, а я продолжала молиться. Но Ладо прожил еще всего пять дней.
Узнав о его смерти, я головой о стены билась, пыталась броситься с балкона.
Удержали дети. Не хочу больше ничего говорить. Это было настоящее чувство, а о настоящем не расскажешь.
В 1994 году Сергей предложил вновь сойтись, жить одной семьей. Говорил, что строит для нас дом в Одинцово. Но я была в трауре: три года после смерти Ладо носила только черное. Сережа вернулся в Москву и вскоре женился.
Он никогда не прекращал общения с сыном. Часто к нам приезжал, звонил. Гиголоше было года два с половиной, когда однажды Сергей усадил его напротив.
— Как твоя фамилия?
— Нинидзе.
— Нет, сынок. Ты Максачев!
— Матькатьев.
