Дальше Сенин без запинки произнес сложное название болезни, которое я, конечно, не запомнила. А вот он помнит до сих пор...
На следующий день, понимая, что его ждет (врачи не любят, когда родственники вмешиваются в процесс лечения и советуют что-то), он пошел к заведующему отделением и смущенно рассказал о предполагаемом диагнозе, который поставил Люсе дежурный врач. Сергей хорошо помнит, как завотделением изумленно застыл, а потом бросился к шкафу с медицинскими книгами. Вытащил одну из них, на немецком языке, и начал что-то лихорадочно в ней искать.
В общем, оказалось, что дежурный врач был прав. Об этой болезни у нас практически никто не знал, а она возникает у людей, кровь которых реагирует на анальгетики — в ней образуется огромное количество лейкоцитов.
Слава богу, все закончилось намного оптимистичнее, чем начиналось.
Люся быстро стала поправляться, и они с Сережей, абсолютно счастливые и позитивные, вернулись в их привычный здоровый мир.
Кстати, расписались официально они только через шесть лет. Причина была вполне себе банальная: Сергей являлся гражданином Украины и в связи с этим возникало много сложностей из-за работы. Тетенька из ЗАГСа приехала к ним домой, и через три дня Сенин получил паспорт, в котором значилось, что он — муж Л.М. Гурченко.
...Несколько смущенно я задаю простой вопрос, предполагающий непростой ответ: «И все-таки, Гурченко — Скорпион.
Это тяжелый знак...»
Он не возражает — да, тяжелый. Но прежде всего для нее самой. Она была фаталисткой, совсем не боялась смерти. Только почему-то хотела, чтобы это случилось во время авиакатастрофы и ее никто не увидел в гробу... В ней как-то уживались бунтарство и вера в фатум, которая предполагает абсолютное подчинение судьбе, смирение перед ней.
Когда я спросила Сергея о том, была ли у него хоть иногда попытка конкурировать с женой, он возмутился: «Вы о чем, Кира? Как можно конкурировать с солнцем? С моей стороны это было абсолютно добровольное подчинение талантливейшему человеку, живущему в совсем ином измерении. И человеку благородному, который в других ценил не регалии, не звания, не положение, а только талант и профессионализм.
Я честно говорю: практически все идеи шли от Люси. Я — только исполнитель. Но она очень радовалась и гордилась мной, если иногда что-то интересное предлагал я. И обязательно всем об этом рассказывала. Но мы творчество никогда не делили, мы всегда, извините за тавтологию, говорили — «мы».
...Прошло уже несколько часов. Мы оба эмоционально устали. Я понимала, что пора заканчивать разговор:
— Сережа, вы понимаете, что жизнь продолжится и у вас может начаться что-то совсем другое?
Он задумался, потом начал медленно говорить, подбирая слова:
— Это самый сложный вопрос. Позже, если буду жив, пойму.
А сейчас... Первый год был самым трудным, с каждым днем становилось все хуже. Некоторое время я жил по инерции, потому что меня плотно окружали друзья. Но у всех своя жизнь. И в какой-то момент я остался один. И не с кем посоветоваться, найти правильное решение. Потому что почти двадцать лет мы это делали вместе с Люсей. Вдруг понял, как недооценивал точные советы, подсказки, которые она давала. Не только в работе, но и по жизни. Честно говоря, я теперь часто сижу и думаю, как бы это сделала Люся, и не всегда нахожу уверенный ответ. Я даже не боюсь признаться, что пытаюсь сейчас жить с учетом того недопонимания, того «недоотношения» к ее ощущению жизни, к ее мыслям. Знаю точно: если буду находить те жизненные решения, которые приняла бы Люся, я не ошибусь. Но не могу это смоделировать! И знаете, Кира, я не хочу освободиться от зависимости от нее.
Потому что мне кажется, что если освобожусь... То стану... Нет, пока не хочу.
Первые полгода я не мог вспомнить ее лицо. Потому что оно — неуловимое. Любого человека представлял, закрывал глаза и сразу видел. А Люсю — не мог. Я просто с ума сходил тогда. И сны видел плохие: мы все время ругаемся, все время она мной недовольна. Я уже не помню, когда вдруг увидел сон, который захотелось превратить в явь. И сейчас она мне часто снится. И мы там почти не ругаемся...
Я виню себя за многое, это вечное — «если бы!» Если бы можно было начать сначала, я бы столько исправил ошибок своих...
Вот здесь я была вынуждена его прервать, потому что реально не могла понять: что нужно исправлять Сергею в отношении к Людмиле Марковне, если он ей жизнь посвятил?
— Я все-таки был часто очень сух с Люсей, уставал от ее подозрительности по отношению к людям, иногда из упрямства спорил, понимая, что она почти всегда оказывается права.
И меня это бесило. Я жалею о многом. Но смерть такая штука, она произошла, и ты понимаешь: «О-па, парень, ты опоздал, недодал любви, внимания, лишний раз не погладил ножку сломанную...»
...Она умерла до приезда «скорой помощи». Незадолго до этого прошла всякие обследования и радовалась тому, что врачи сказали, будто у нее сосуды как у восемнадцатилетней. И на сердце не жаловалась — больше Сергей жаловался, что оно у него болит.
Тот день — тридцатое марта 2011 года — начинался хорошо. Людмила Марковна уже несколько дней после больницы была дома. Ей приснился сон, в котором она ходила без костылей. По инерции Люся вскочила и вдруг наяву пошла сама! И прибежала абсолютно счастливая на кухню, где Сережа готовил завтрак. И сценарий ее в тот день приняли, сказав, что он замечательный. Но тем не менее оставалась боль из-за нелегких отношений с близкими ей людьми, неимоверных трудностей, сопровождавших каждую ее работу, недавнего радийного разбора последнего «Бенефиса», во время которого критикесса дико хохотала и кричала, что это позор Гурченко. Она случайно услышала эту передачу — Сенин не успел выключить радио. Сергей видел, как она тихо присела и лицо ее стало абсолютно белым. А она так надеялась, что ее вдруг похвалят...