Многого тогда не знала.
Андрону не было дела ни до меня, ни до Егора, он зациклился на своих переживаниях и желании уехать. В то время это можно было сделать, только женившись на иностранке. Он задумал это задолго до нашего развода.
Родители знали о намерениях Андрона и очень переживали, особенно Сергей Владимирович. Сыновья его часто огорчали. Когда Михалков приезжал на дачу и садился со всеми за стол, Андрон с Никитой тут же начинали критиковать советскую власть. Он пытался возражать, но это не всегда получалось. Братья нападали вдвоем, и зачастую их еще поддерживали гости — какие-нибудь друзья-лоботрясы.
Михалкову оставалось только багроветь от возмущения. Наконец он не выдерживал, говорил: «С-сволочи вы, п-паразиты» — и уходил.
Мне было обидно за Сергея Владимировича, я считала, что он не заслуживает такого отношения. Да, Михалков был коммунистом, крупным советским вельможей, но очень добрым и порядочным человеком. И потом, как можно ругать режим, если ты пользуешься благами, которые он предоставляет немногим избранным?! Я говорила Андрону и Никите: «Вам не стыдно?! Жрете сосиски из кремлевского пайка, а сами донимаете отца, который их привозит! А вдруг у него удар будет?» Они не слушали.
Хотя иногда Михалков давал отпор. Никита рассказывал, как они ехали с отцом в машине и он начал критиковать его за какие-то стихи.
Сергей Владимирович слушал, слушал, а потом сказал: «Эт-ти п-плохие с-стихи т-тебя кормят, выметайся вон». Высадил сына в чистом поле и уехал. Никита пешком до дачи добирался...
Мы с Андроном не ругались. Во-первых, у Михалковых было не принято разговаривать на повышенных тонах, а во-вторых, он умел сгладить зарождавшийся конфликт. Кончаловский очень обаятельный и умеет этим пользоваться.
Я, например, всегда любила чистоту и порядок. Мне нужно, чтобы все было на своих местах, а он вечно разбрасывал вещи. Накидает — и уедет. Я бог знает сколько времени прибиралась и не могла заняться ничем другим. А Андрон ведь требовал, чтобы я читала и учила французский! Терпела, терпела, а потом не выдержала: — Слушай, ты все разбрасываешь и в то же время хочешь, чтобы я развивалась.
У меня нет такой возможности, я полдня трачу на то, чтобы навести за тобой порядок!
— Ты не представляешь, как мне это приятно, — ответил он с ангельской улыбкой, — ведь я столько лет все делал сам!
«Ладно, — подумала я, — буду убирать».
В душе постепенно копились обиды, а он все меньше хотел с этим считаться. Бывало, вымою семь комнат на даче, а Кончаловский приедет вечером и прямо в ботинках с налипшей в саду грязью чешет по всему дому.
— Почему ты обувь не снял? Я же только что помыла полы!
— Ничего, помоешь еще раз.
По-моему, даже домработнице так ответить нельзя — не то что жене.
Отношения портились, я нервничала и, видимо, поэтому неважно себя чувствовала. Наталия Петровна посоветовала обратиться к Нине Максимовне, ее двоюродной сестре. Она заведовала поликлиникой Института гигиены труда на улице Обуха. Нина Максимовна была чудесной женщиной, хоть и резковатой, и замечательным врачом. Сделали анализы. Она посмотрела результаты и сказала: «Все органы в порядке, никакой патологии нет. Ты просто слабенькая, хрупкая. У тебя все от нервов. Это из-за Андрона. Бросай ты его, а то сдохнешь». И я подумала: что если и правда развестись?
Кончаловский не воспринял мое предложение всерьез.
Сначала отшучивался, потом уговаривал повременить. Не знаю, чего он дожидался.
«Из дома не выйдешь, пока не дашь согласия на развод», — сказала я однажды, заперев дверь. Андрон написал на листке: «Я, Михалков Андрей Сергеевич, не возражаю против расторжения брака с гражданкой Аринбасаровой». Когда выпустила его, он побежал вниз по лестнице и крикнул: «Дурочка ты, Наташка! Эта бумажка все равно недействительна!..»
Расстались мы в 1969-м. Я не подавала на алименты и не предъявляла Андрону никаких претензий, но так как у нас был маленький ребенок, все равно пришлось разводиться через суд. Помню, очень долго ждали, когда вызовут, болтали, смеялись. Кончаловский заметил: «Люди, наверное, смотрят на нас и удивляются.
