Наконец он написал Мише, тот сразу же прислал приглашение, и Коле разрешили выезд — без проблем. Гонорар за «Зеркало» и ушел на эту поездку, на билеты и подарки. Из Америки Двигубский приехал другим человеком. Шел 1976 год, в СССР было самое застойное время, а Коля глотнул другой жизни и, вернувшись, загрустил. Ничего не хотел делать, хотя его очень ценили как художника. Чего только не предлагали — и театральные работы, и иллюстрации. Постоянно звонили из журналов: «Николай Львович, может, посидите как-нибудь вечерок и сделаете пару рисуночков?» За эти безделицы платили по сто рублей за штуку! Я просила:
— Неужели тебе трудно нарисовать две картинки в месяц? На двести рублей можно жить!
— Я не буду заниматься ерундой.
Какое-то время терпела, но усталость и раздражение постепенно накапливались. Я надрывалась, а муж почему-то не желал помочь. Порой в буквальном смысле падала без сил у плиты или в коридоре. Коля меня поднимал и относил на кровать. Я спала на ходу. Недалеко от дома был ларек, где продавали торты и пирожные, за ними надо было отстоять очередь. Бывало, встану, привалюсь к стенке и засну. Умудрялась отключаться даже на ходу: иду с сумками и впадаю в дрему.
Однажды столкнулась на улице со своей бывшей преподавательницей из хореографического училища Екатериной Брониславовной Малаховской. Они с мужем рядом жили. Малаховская посмотрела на мои сумки и спросила:
— Тащишь?
— Да, вот с рынка иду.
— Ну-ну, так и будешь всю жизнь все тащить на себе.
Наверное, женщине нужно быть слабой или хотя бы казаться такой. А я всегда все брала на себя. Замужество воспринимала как служение любимому человеку, старалась, чтобы ему было хорошо. Мужчины при таком отношении сразу садятся на голову.
Впрочем, в советское время так жили почти все семьи: женщины пахали, а мужчины лежали на диване. Многие пили и били жен. У нас еще было хорошо. Муж занимался детьми, готовил, не пил и даже ремонт сделал. Я приехала со съемок и обалдела, увидев побеленные потолки и новые обои. Хотя качество работ было довольно низким. Видно, Коля привлек декораторов с «Мосфильма», своих знакомых.
Но я была счастлива! Двигубский обо мне заботился, а когда мы куда-то выходили, я рядом с ним чувствовала себя королевой.
Как художник он, наверное, мог добиться большего, но все равно был востребован. Музеи покупали его эскизы по самым высоким расценкам — по пятьсот рублей. Тогда так платили только академикам и народным художникам. Коле достаточно было пошевелить пальцем, чтобы мне помочь, но он хотел делать только то, что ему нравилось. А деньги, которые изредка зарабатывал, тратил исключительно на свои прихоти. Покупал книги, курительные трубки и всякую ерунду для любимой железной дороги. Однажды дала ему последние десять рублей: «Зайди в магазин, купи молока, сыра, яиц». Жду его с продуктами, а Двигубский приносит... игрушечный вагончик. Он как раз стоил десятку.
Спрашиваю:
— Что это?
— Вагончик. Смотри, какой красивый! Я не мог удержаться.
— А что мы будем есть?
— Не знаю, что-нибудь придумаем...
К тому времени Кончаловский уже жил во Франции и уговаривал Колю туда уехать, ему в Париже было одиноко. «Мы снимем потрясающую картину, — заливался соловьем Андрон. — У меня есть очень хороший сценарий, на Симону Синьоре и Алена Делона. Ты будешь художником-постановщиком». Помню, сидели у нас втроем и Андрон спросил:
— Наташка, ты не хочешь уехать за границу?
