Например, однажды в день получки вечером его, как всегда, ждали дома, а он все не шел. Не явился и ночью. Под утро бабушка услышала на улице громкую музыку, выглянула в окно и видит: идет духовой оркестр, а впереди — ее муж с вдохновенным видом. Петр Иванович находил, наверное, особенный кураж в том, чтобы блеснуть перед возлюбленной женой и оправдать свое ночное бдение на стороне. Дедушка работал инженером на стройке и там повстречал моего будущего отца. Выпили — и он, вероятно, решил выдать за него юную Александру Петровну. Но, думаю, большой любви между матерью и отцом не случилось: они были слишком разными людьми.
Несмотря на свой молодой возраст, отец оказался уже сломленным человеком, поскольку многое пережил. Когда началась революция, Георгий Константинович Широков учился в Тифлисском юнкерском училище по классу трубы.
Вместе с другими воспитанниками его посадили в Новороссийске на пароход и отправили в Лондон. Но в Англии разразился кризис, ребята оказались там никому не нужными, поэтому устраивались кто как мог. Отца с несколькими друзьями взяли работать в ресторан, они чистили картошку и питались очистками. Это мне бабушка рассказывала. Спустя несколько лет папа, скопив денег на дорогу, вернулся в Россию, точнее, уже в Советский Союз, где жить ему разрешили «в аулах Дагестана».
Родители поженились, появился на свет мой старший брат Владимир, а через четыре года — я. Мама во время беременности читала книгу о греческой певице по имени Аида и возмечтала, если будет девочка, дать дочери это имя. Но когда пришла пора регистрировать новорожденную, она лежала в постели больная, и в загс отправился отец.
Он записал меня Зинаидой. Увидев метрику, мама впала в отчаяние. «Шура, что ты переживаешь? — утешал ее папа. — Зинаида — это два имени сразу». Все детство и юность меня звали Идой, я даже школьные тетрадки подписывала «Ида Иванова», по девичьей фамилии матери. Отца тогда уже не было в живых: арестовали во время репрессий, и больше его никто не видел.
Жизнь была тяжелой, но мама оказалась хотя и романтичной, но крепкой натурой. Она умела лихо скакать на коне — до войны даже воспитывала кавалеристов — была «ворошиловским стрелком» и верила в «светлое будущее», которое строила вместе со всей страной, работая с утра до ночи. Поначалу мы жили в Махачкале, на улице Буйнакской — это название сразу дает почувствовать место.
С улицы входили в парадную дверь, которая вела в закрытый со всех сторон двор. Помню детский сад при мамином заводе, любимую горячую манную кашу, непременно с черным хлебом. Летом садик отправляли на отдых в Ставропольский край, везли детей на грузовиках, и, уезжая, я всегда ревела — домашняя была девочка.
Еще помню снег в Махачкале, замерзшую булыжную мостовую на нашей улице и в переулке, он шел под уклон и зимой превращался в горку. Мальчишки катались с нее на металлической раме, которая страшно разгонялась. Однажды я тоже попросила прокатиться и поехала. Набрала скорость, ребята орали: «Тормози! Тормози!» Но какое там «тормози», когда я совсем пигалица?