И меня осенило, какой хочу сделать ему подарок. А я в таких случаях не успокоюсь, пока не осуществлю задуманное. Дома нашлась нитка чуть светлее тона шарфа, и мне хватило ее аккурат, чтобы вышить на нем надпись: «Заслонивши тебя от простуды...» Пришла на один из спектаклей Караченцова и преподнесла за кулисами. Немного опасалась, что смущу, получу отказ: «Ну что вы, зачем?» Это было бы наотмашь… Но Николай Петрович отреагировал очень искренне и нежно.
Я пробовалась на роль в сериал «Саломея» к Пчелкину и была очень рада, что там будет играть Николай Караченцов. Он тоже сказал: «Было бы очень здорово». И когда меня не утвердили, расстроился: «Как жаль!»
Мне повезло, что я стала второй Кончитой за всю историю, которую сняли в телеспектакле.
Процесс был радостный, но долгий. В какой-то момент Марк Анатольевич подошел и сказал мне: «Как только появляется свободная минута, не болтайте, не расплескивайте, копите энергию… Берите пример с Караченцова». И действительно, я замечала на концертах и на съемках, что в свободную минуту Николай Петрович закрывает глаза и отдыхает. Он имел удивительную способность отключиться буквально на 5—10 минут. И это позволяло ему работать столь отчаянно и энергично. А ритм жизни всегда был бешеный: съемки, спектакли, концерты, теннис… В коридоре театра Николая Петровича обычно было слышно издалека: идет и разговаривает сам с собой.
Приглядишься — и понимаешь, что он общается по телефону через блютуз (одним из первых привез это техническое новшество из-за границы и активно использовал). Всегда на связи, всегда куда-то мчится… И казалось, остановка для него смерти подобна. Потому и не верилось — это случилось с ним на полном ходу…
…В театре не отменили ни одного спектакля. Ведь было неизвестно, что и как с Николаем Петровичем… Дом не опустел — в нем топилась печь. Мы ждали...
«Юнону и Авось» играли на восьмой день после аварии… Марк Захаров срочно ввел Певцова —репетировали сразу в костюмах. Хотел, чтобы у Димы не было ощущения первого выхода, чтобы все несколько примелькалось…
А его волнение в таких обстоятельствах было очевидно. Публике режиссер сказал какие-то слова, и на протяжении всего действа мы кожей ощущали поддержку зала. В спектакле много церковных песнопений… Финальная — «Аллилуйя»... Было ощущение, что она превратилась во всеобщую молитву за Николая Петровича. Мы будто слились в единой просьбе… И на следующий день он вышел из комы!
С Димой Певцовым мы партнерствовали с самого моего появления в театре: «Мистификация», «Фигаро», «Остановка по требованию», «Иствикские ведьмы», «Укрощение укротителя»… Так что он был уже родной. И в «Юноне и Авось» играли весь следующий год… На гастролях в Израиле придумали сюрприз на его день рождения: все женщины труппы нарядились, в пять утра встали под окном гостиницы и затянули под аккомпанемент музыкантов: «Ты меня на рассвете разбуди-ишь…».
Разбудили, конечно, не только Диму, но и всех постояльцев.
Так устроен театр — под его крышей перемелется все: взлеты и падения, находки и потери… Как-то Марк Анатольевич Захаров спросил: «Поиграете еще года два-три?» — «Конечно!» А вскоре в кулуарах опять зашептались: дескать, новую Кончиту вводят… И на очередном юбилейном спектакле я уже понимала, что в следующей «Юноне и Авось» на сцену выйдет другая актриса... «Просто делай свое дело», — настраивала себя, дабы не впасть в тоску. Как Мюнхгаузен, вытащила себя за волосы.
Год не играла… А на очередном юбилее «Юноны и Авось» придумали, что в нем примут участие все былые Кончиты и Резановы. После торжества мне позвонила завтруппы: «Марк Анатольевич просит вас вернуться в спектакль». И я счастливо выступала до самого декрета...
А в тот период, пока не выходила на сцену в роли Кончиты, «Юнона и Авось» меня все равно не отпускал... Я участвовала в шоу «Звездах на льду» и сразу сказала Илье Авербуху: «Если кто-то посягнет на эту тему — она забита!» Была только одна цель: не вылететь из проекта до того, как сделаю желанный номер. Практически за уши притянула его к теме очередных выступлений... Как водится, все плакали — и Авербух, и партнер Леша Тихонов, и жюри, и зрители… И сама я продиралась на коньках сквозь пелену слез: «Я тебя никогда не увижу…»
