Проговорили всю ночь. А на следующее утро Зина пошла на вокзал провожать мужа… Казалось, не будет в их жизни страшнее той минуты, когда, уже вскочив на подножку уходящего поезда, он в последний раз посмотрел ей в глаза. И вот теперь она была готова отдать годы жизни, лишь бы снова вернуть эту минуту. Минуту, когда, несмотря ни на что, впереди у них еще была надежда…
Поздним вечером того же дня в передней раздался осторожный стук… Ничего хорошего такой стук не предвещал, и насмерть перепуганные Зина с матерью несколько минут в нерешительности простояли на цыпочках перед запертой на все замки дверью, пока вдруг неожиданно не услышали голос Бориса:
— Зинуша, это я, открой.
Стоя в тесной передней и покрывая исступленными поцелуями лицо мужа, она слушала его сбивчивые объяснения: «Доехал только до Белгорода, дальше не смог… Не могу, пойми, просто не могу без вас… Напишу завтра, что заболел, достану справку какую-нибудь… И службу найду… все будет хорошо...» И все целовала и целовала его в ответ, не подозревая, что смерть уже поселилась внутри любимого.
По-видимому, тифом он заразился в поезде — сутки дожидаться обычного пассажирского не хватило терпения, и Серебряков пристал к какому-то воинскому эшелону, благо его путейская шинель внушила военным доверие…Через двенадцать дней после возвращения в Харьков он свалился в жестоком жару. Еще через пять дней его не стало.
Похоронив мужа, Зинаида Евгеньевна еще полтора года промыкалась в Харькове, за гроши и скудный продпаек работая в местном археологическом музее художником по зарисовке экспонатов. Только в декабре 1920 года на перекладных, через Мценск и Москву, она с матерью и четырьмя детьми смогла уехать в Петроград. Нескучного и Веселого, где когда-то родилась их с Борисом любовь и где Зина, переполненная своим молодым счастьем, написала знаменитый автопортрет «За туалетом», больше не существовало: осенью 1919 года оба имения были разграблены и сожжены дотла.
24 августа 1924 года у моста лейтенанта Шмидта в Ленинграде стоял под парами пароход, уходивший в польский город Штеттин. Сходни уже убрали, и провожавшие, громко крича, обменивались с отъезжающими последними отрывочными фразами, сливающимися в однообразный гул.
Среди тех, кто оставался на пристани, бросалась в глаза пожилая женщина, окруженная четырьмя подростками — двумя юношами и двумя девочками. Девочки плакали навзрыд, мальчики были бледны. Все пятеро не сводили глаз с замершей у борта парохода кареглазой женщины с короткой челкой…
В то лето окончательно измученная тщетными поисками заработка Зинаида Серебрякова по совету дяди Александра Бенуа покинула советскую Россию, отправившись во Францию, где надеялась найти заказы и средства для содержания семьи. До того как между Европой и Советским Союзом опустился железный занавес, она успела выписать к себе Сашу и Катю. Но с Евгением и Татьяной ей пришлось расстаться на долгие годы… С матерью Екатериной Николаевной она и вовсе больше не свиделась никогда.
Три роковые разлуки — с любимым мужем, с родными и с Родиной, — пережитые Зинаидой Серебряковой за несколько страшных лет, навсегда разделили ее жизнь пополам…
Бог знает, сколько раз, бродя в одиночестве по улицам французской столицы, вспоминала она проведенный здесь когда-то медовый месяц и свое тогдашнее ощущение острого, всепоглощающего, страстного счастья, вернуться к которому ей было не суждено.
Мужчину, сумевшего бы заменить в ее сердце Бориса Серебрякова, Зина больше так и не встретила…
Как могла и умела, она боролась с навсегда поселившейся в сердце тоской. За скудный заработок, который приносили редкие заказы…