И они там, как правило, приживались.
— На первом этапе Великой Отечественной войны Семен Михайлович командовал войсками двух направлений, затем фронтом, но немцев не остановил. В январе 1943-го он стал командующим кавалерией Красной армии — и это уже роль второго плана. Было ли у него ощущение собственного, личного поражения?
— Нет. Он понимал, что в тот период по-другому не могло быть, и это не от его качеств зависит. К тому же его назначали на уже проваленные направления.
Там ничего нельзя было сделать — как, к примеру, под Киевом. Отцовской заслугой было то, что к началу войны он создал конно-механизированные группы, усиленные танками. Москву среди прочего спасла кавалерия. Техника зимой, в лютые морозы, встала, а Белов и Доватор рубили фашистов как капусту.
Папа знал, что нам придется отступать, и его главной задачей было уберечь людей.
— То есть в 1941—1942 годах он на победы не рассчитывал?
— Не рассчитывал. Говорил, что мы к этой войне были абсолютно не готовы.
— В 60-е годы Семен Михайлович отходит от дел, уезжает в Баковку и живет там, как на казачьем хуторе, — солит арбузы, выезжает лошадей...
— Так было после того, как Никита Сергеевич Хрущев вытурил его из армии. До этого папа работал заместителем министра сельского хозяйства по коневодству. (Оно имело прямое отношение к военному делу — лошади были нужны еще не упраздненной кавалерии.)
А в 1963-м папа с другими маршалами возвращались с больших маневров. Он и Конев посидели в вагоне у Тимошенко, немного выпили. А потом Тимошенко доложил обо всем Хрущеву.
Тимошенко не любил папу из-за киевской истории. Папа тогда командовал Юго-Западным направлением и требовал отступления, а Ставка уперлась — и ни в какую. Он понимал, что его снимут, но не хотел идти на провал. И его действительно сняли, вместо него прислали маршала Тимошенко, экс-наркома обороны, бывшего комдива в Первой конной.
Папа сказал ему: «Мы с тобой два маршала, давай от нашего имени отправим в Ставку телеграмму и предложим оставить Киев».
А Тимошенко ответил: «Чего я буду свою голову подставлять? Все равно нам бежать до самой Аляски». Ну и попали в плен пятьсот тысяч человек, а Тимошенко откатился дальше Харькова.
Этого он папе не простил и при каждом удобном случае на него «сигнализировал». Не удержался и сейчас: «Буденный по дороге пьянствовал и говорил, что в коллективное руководство верит, но из членов коллективного руководства не доверяет никому».
Вот Никита от него и избавился.
У папы было предынсультное состояние, он с ума сходил — армия для него была всем на свете.
Тогда мама дружила с женой Хрущева. Она пошла к Нине Петровне и объяснила ей, что это все Тимошенко постарался. Никита Сергеевич сказал: «Пусть пишет покаянное письмо». Папа покаялся, и ему бросили «кусок» —посадили на ДОСААФ.
А чтобы сгладить свою резкость, Хрущев велел выделить папе участок земли на нашей госдаче и разрешил ему построить дом. (Тогда это не позволялось.) Так мы нашу нынешнюю дачу и построили. У папы как раз вышли две книжки, все гонорары на нее и ушли. У нас была летняя деревянная конюшенка — ее снесли и построили новый дом.
После этого папа и переселился в Баковку.
Поначалу, когда он еще был в армии и дача была государственной, она походила на барскую усадьбу. Это сейчас здесь образовался поселок, тогда же вокруг никого не было. Стояла только наша госдача — ограда, а за ней двадцать один гектар земли. С прудом и ручьем вдоль забора... Еще с конюшней. Большой дом, много обслуживающих людей, они любят нас, мы их обожаем. Словом — сельская идиллия. Те, кто у нас работал, держались за свои места: раньше здесь стоял дом, где они жили, а у многих не было другого крова. К тому же отец помогал им, чем мог...
В Баковку каждое лето приводили трех-четырех, иногда пять лошадей. Приезжали солдатики, которые ухаживали за лошадьми, и офицеры из Высшей офицерской школы в Хамовниках. Один из них был чемпионом страны по верховой езде, когда-то его, как и других, папа учил выездке...