— Сначала отец, как полагается всякой начинающей величине, жил в общежитии ВГИКа — долго мыкался. По окончании института понадобилась прописка, чтобы устроиться на постоянное место работы (а его на Киностудии им. Горького ждал Сергей Герасимов). На момент знакомства с мамой она у Шукшина уже была благодаря Ольге Румянцевой, редактору отдела прозы журнала «Октябрь», которая вела его публикации и просто пожалела парня.
Виктория Анатольевна уже не нуждалась не только в прописке, но и в жилье. Еще Виктория вышла замуж за будущего литературного критика Дмитрия Старикова. С кооперативной квартирой им помог мой дед Анатолий Владимирович Софронов, писатель и главный редактор «Огонька», — он заплатил первый взнос. С Дмитрием Викторовичем маму связывали удивительно светлые отношения, которые вылились в многотомную переписку (я не позволяю себе ее читать). Но в какой-то момент и они дали трещину. Брак распался.
Представления о чести, разумеется, не позволили Старикову что-то там делить, и мама осталась собственницей роскошной по тем временам двухкомнатной квартиры, в которой и проходила жизнь моих родителей. Не было в этой жизни поездок, скажем, в Архангельское, походов в зоопарк… Их роднило удивительно трепетное отношение к работе. Отец как-то пришел домой, а маме нужно было срочно закончить статью. Она подскочила: «Сейчас ужин приготовлю». Шукшин отмахивается: «Тс-с-с, сиди-сиди…» Снял обувь и крадучись ходил в носках по квартире…
Маме он как-то написал из больницы (пометки сохранены): «Критик мой добрый, роман-то прочитала? Тоже охота услышать что-нибудь. Я знаю, времени у тебя небогато, но уж найди», — это о «Любавиных». Но Виктория Анатольевна боялась вторгаться в еще не сотканный холст — спугнуть, сбить. Правда, один раз не выдержала, попросила показать — именно показать. Ей было важно, как выглядит рукопись — только что законченный рассказ, с пылу с жару. «А тебе правда интересно? Ну держи!» Мама была поражена почти полным отсутствием помарок, зачеркиваний. По сути, набело. «Рассказ, — говорила она мне потом, — складывался у него в голове практически целиком, только записать». Правда, не реагировать на критику Василий Макарович так и не научился. «К<…> опять меня в «Октябре» (№2) укусила. Вот злая баба! Опять расстроила, сволочь», — делился он с мамой в другом письме.
Тот же Александр Саранцев однажды проснулся ночью в гостиничном номере сибирского города, где они были с Васей в поездке: Шукшин сидит с головой под одеялом, из-под которого пробивается свет настольной лампы. Саню будить не хочет (жалеет!), а не писать не может. Так и прет, так и прет, как в огороде у Анисьи! Или пришел Саранцев однажды к Василию Макаровичу — тот дома один, сидит за пишущей машинкой… и рыдает. «Вася, что?» Слабо отмахнувшись, продолжает плакать. «Вась, да что за горе-то?» — «Саня-а… Я… Матвея убил!» (персонаж романа «Я пришел дать вам волю»).