А еще мы были заняты в массовке в очень серьезном спектакле «Преступление и наказание»: я, Миша и Сережа Мигицко изображали народ. Придумали себе подпольные клички, ведь по собственному сценарию мы были пламенными революционерами. Оба «революционера» боролись за мою любовь — и все это, представьте, безмолвно разыгрывалось в глубине сцены перед ни о чем не подозревающей публикой. Затем мы возвращались в гримерную, Миша играл на гитаре, мы хохотали, а вокруг собиралась большая толпа актеров. Но были и недовольные: такой серьезный трагический спектакль, где погружение в роль?! Алиса Фрейндлих в соседней гримерке очень нервничала — ей нужно сосредоточиться перед выходом на сцену, а у нас разгуляй-малина!
Так завязался наш роман, который продолжался четыре года — до свадьбы.
Я очень сильно любила Мишу и в какой-то момент поняла, что хочу стать его женой. Дело было не в прописке (мне дали от театра 14-метровую комнату в коммуналке), просто я не могла так дальше жить, в конце концов это «подмачивало» мою репутацию.
Долго не решалась сделать ему предложение, но в итоге все-таки поставила условие — либо мы поженимся, либо прекращаем отношения. И такой ультиматум я ставила ему раз двадцать! Но мужчины в то время, а Миша не исключение, относились к браку несерьезно — тогда было модно гулять, пить, прожигать жизнь. Миша спокойненько обитал с родителями в двухкомнатной квартире, приходил ко мне, жил неделю, потом на неделю снова уходил к маме. А соседи (еще четыре семьи) у меня были жуткие, они надо мной просто измывались.
Я часто в ужасе думала: «Господи! Если я проживу здесь еще немного, повешусь!» Доходило до того, что Мише приходилось навещать меня тайно: чтобы не звонить в дверь, он стучал в стенку моей комнаты, которая выходила на лестничную площадку.
— А как его мама к вам относилась?
— Довольно сложно. Она была недовольна нашими встречами, не знаю почему. Наверное, просто фанатично любила Мишу и очень ревновала. Однажды мне позвонила какая-то женщина и, не представившись, стала кричать и требовать оставить Мишу в покое. Только положив трубку, я поняла, что это была его мама. Зато папа (прекрасный артист Сергей Боярский, кстати, мы играли с ним в одном спектакле), наоборот, поощрял: «Давай, Мишка, очень интересная девушка».
— В театре вам приходилось скрывать свои отношения?
— Первое время мы заходили в театр через разные подъезды. Владимиров не одобрял романы внутри труппы, относился к влюбленным парочкам довольно сурово, несмотря на те вольности, которые позволял себе. Он как-то вызвал Мишу в свой кабинет на серьезный разговор и сказал прямым текстом: «Не трогай Ларису!» Владимиров явно имел на меня виды. Часто наедине намекал на что-то возвышенное, но я наивно хлопала глазами, не смея поверить, что такое возможно — он мне казался уважаемым мэтром, дедушкой. Нам приходилось скрываться, потому что попасть в немилость к Игорю Петровичу означало отлучение от ролей. Помню, после первой ночи, когда мы с Мишей шли в театр обнявшись, встретили Владимирова. Тут же бросились в разные стороны, к счастью, он нас не заметил.
А то обоим, конечно, досталось бы! Но постепенно нас стали воспринимать как пару. Поженились мы в 77-м, уже после смерти Мишиного отца.
В один прекрасный день, когда я стала будить Мишу с очередным (двадцатым!) ультиматумом: «Пойдем в загс!», он, сонный, чтобы отвязаться от меня, неожиданно согласился. А мы уже как-то подавали заявление, пришлось три месяца ждать, потом было некогда, словом, ему удалось увильнуть. Он решил, что и теперь отсрочка его спасет, и спокойно подчинился. Не подумал только об одном — загс был тот же самый, и, на мое счастье, нас узнали: «Ой, а что же вы не пришли в прошлый раз? Давайте ваши паспорта!» Миша, ни о чем не подозревая, отдал свой паспорт (мало ли зачем, может, для заявления что-то нужно уточнить), а они — шлеп!
