И мне, и Альгису было очень обидно, что не сыграем в этом фильме. С горя пошли в буфет — есть бутерброды с осетриной. Альгис пригласил меня на свой спектакль в ТЮЗ. Я как порядочная взяла с собой подружку. Потом он пришел ко мне на диплом. Походили-походили и начали встречаться без подружки и не только в театре...
Через год после нашей свадьбы родилась Оля. Беременной я, ума палата, умудрилась прыгать с поезда в фильме «34-й скорый». В итоге попала в больницу на сохранение, и озвучивала меня другая актриса. Лежала и слушала, как соседки по палате ругают свекровей, а я молчала. Они спрашивают:
— Чего ты отмалчиваешься?
— У меня свекровь хорошая...
Не поверили. А мы поссорились с Кармен лишь однажды, когда пионеры по телевизору пели для Брежнева и я позволила себе пошутить по поводу вождя. Свекровь неожиданно обиделась.
По отцу Альгис литовец, а по матери — испанец. Кармен была среди тех детей, которых после установления режима диктатора Франко испанские родители-коммунисты в 1937 и 1938 годах отправили в СССР, спасая от войны. Она приехала с двумя сестрами, но девочек разлучили. Мерче отправили в Волгоград, тринадцатилетняя Кармен осталась в Москве, а Эстер уехала в Ташкент, где в шестнадцать лет умерла от аппендицита. Хотя с сестрами, на мой взгляд, поступили жестоко, Кармен всю жизнь была благодарна, что их приняли в Советском Союзе, и не терпела никакой критики в адрес строя.
Знаю, что она встречалась со своей матерью на границе Франции и Испании: ступать на родную землю ей было запрещено. А потом Кармен вышла замуж, родила сына. И спрашивать у свекрови, почему она навсегда осталась в Москве, было бы все равно что пытаться узнать у меня, по какой причине я живу в Испании. Я там, где муж и дети.
Когда я познакомилась с Кармен, у меня сразу мелькнула мысль: жаль, что эта женщина не встретила моего отца. Они были удивительно созвучны. Папа всегда отличался внимательностью и добротой к людям. Когда его хоронили, на поминки пришло полгорода. Женщина, работавшая у папы на производстве уборщицей, рассказала, как приходила раньше остальных, чтобы успеть спрятать за швабрами в кладовке свою дочку, которую не с кем было оставить дома.
И мой строгий папа, уволивший за выпивку маминого племянника, обнаружив девочку, отругал уборщицу и отвел девочку к себе в кабинет, а потом учил малышку рисовать и играть в шахматы.
Как и мой папа, Кармен всегда старалась для других, не для себя. Когда я пришла первый раз к ним в дом, поразилась чистоте и пустоте. Там не было ничего кроме книг, печатной машинки и минимального комплекта посуды. Из своей первой заграничной поездки в Венгрию с Театром Табакова я привезла красивые стаканы и поднос. Они продержались в доме лишь день, Кармен их тут же кому-то передарила. Каждому, кто появлялся в нашем доме, она немедленно делала какой-то подарок.
У нее было очень слабое здоровье. Но Кармен никогда не жаловалась, верила, что лучше любых таблеток ей поможет эвкалипт.
Однажды, почувствовав себя плохо, разбудила Альгиса в четыре утра, попросила Библию и любимый эвкалипт. Врач «скорой помощи», которую мы вызвали, сказал, что это не поможет. «Мне поможет», — возразила Кармен.
Санитары привели ее на кухню, я заварила эвкалипт, она подышала его парами. Мы с Альгисом стояли у двери, Кармен вернулась в комнату, откуда через несколько минут вышел врач и сообщил: «Если у вас есть родственники, позвоните. Ее больше нет».
Кармен ушла рано, мать ее пережила. Родственники писали старенькой Аурелии письма от имени дочки, словно та жива, боялись убить страшным известием. Нашу жизнь в Испании мы с мужем начинали в доме Аурелии. Я была с ней знакома, а дедушку Альгиса уже не застала.
Вот уже больше двух десятков лет мы живем в Стране Басков.