Мы с Машей обосновались в той самой комнате, подружились с соседкой блокадницей Верой Николаевной, непрерывно курившей на кухне «Беломор». Быт потихоньку налаживался. В 1974 году я снялся в «Свадьбе Кречинского» и потратил свой приличный гонорар на холодильник и телевизор. (Еще купил этюдник и масляные краски, рисовать не бросил.) В 1974 году появился на свет наш сын Володя — тогда жена училась уже на четвертом курсе. После получения диплома ее приняли в Александринский театр, где Маша до сих пор и работает.
Я к тому времени уже благополучно служил в Музкомедии, куда попал из-за ненужности другим театрам. А предлагал себя всюду, даже Георгию Товстоногову. К нему попал благодаря своему педагогу Виктору Боровскому. «Из БДТ ушел Владимир Татосов. Теперь в спектакле «Я, бабушка, Илико и Илларион» нет Зурико. Хочешь попробоваться? Я Сереже позвоню, он узнает, когда просмотр», — предложил Виктор Евсеевич. Его двоюродным братом был Сергей Юрский.
Показ состоялся после спектакля — в двадцать два часа тридцать минут. Перед Большим драматическим толпились студенты, оказывается, в тот день приехал еще и целый курс из Москвы. Когда дошла очередь, вышел на сцену и одурел: передо мной сидели не люди, а открытки из «Союзпечати». Сплошь звезды советского кино и театра. Что-то с грехом пополам сыграл. Все закончилось около часа ночи. Мы уже собрались домой, но буквально на лестнице нас остановил секретарь: «Георгий Александрович хочет сказать вам несколько слов». Я подумал, что великий режиссер сейчас выйдет и объявит свой вердикт всем сразу. Но он посчитал нужным сказать хоть два слова, но каждому. Нас приглашали по одному.
Я вошел в кабинет Товстоногова на трясущихся ногах. Он стоял с сигаретой, опершись на стол. В каком-то сумасшедшем пиджаке яркой расцветки.
— Ну, Зурико-то вы сыграете, — сказал мне он. — А что с вами делать дальше, не знаю. Вот приходите к нам лет через двадцать...
Неожиданно у меня вырвалось:
— Я-то приду...
Товстоногов на секунду замолчал. У меня похолодело сердце. А он заразительно расхохотался. И с тех пор где бы ни встречал его, говорил: «Двадцать еще не прошло». Он улыбался в ответ, помнил... Георгия Александровича не стало через пятнадцать лет.
Увы, слова «лет через...» я слышал в тот год не только от Товстоногова. Когда показывался в Театр имени Пушкина (ныне Александринский), Юрий Толубеев повторил дословно: «Мяса не хватает. Вот лет через двадцать...»
В общем, никому я не понадобился. В ТЮЗ, куда звали, сам не пошел: боялся навсегда остаться травести. А ехать по распределению в провинцию не хотелось. К счастью, в марте 1972 года главным режиссером Театра музыкальной комедии стал тридцатичетырехлетний Владимир Воробьев. До этого он поставил несколько спектаклей в разных коллективах и хорошо владел жанром. Оставшись у разбитого корыта, пошел к нему, хотя Музкомедию не воспринимал всерьез. И Воробьев сказал: «Могу тебя взять, но ничего не обещаю».