— Андрей, все! Я не могу выпускать с ним спектакль.
А я ей ответил:
— Люся, вот когда кажется, что уже совсем «все», — вот это и есть точка, от которой начинается путь наверх. Вам только завтрашнее утро надо преодолеть. И все пойдет в другую сторону. Знаете, как у Бродского: «Как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево».
Она говорит:
— Обещаете, что уже завтра?
— Обещаю!
Она любила такие вещи буддистского плана и верила в них. И действительно, на следующее утро вдруг приходит в театр шелковый Шакуров и говорит: «Я запутался. Не понимаю, что играю». Про себя сказал, не про нее, что было удивительно! В первый раз признал за собой какое-то несовершенство, а не за партнерами.
В этом спектакле была сцена, на которую Шакурова очень трудно было уговорить. Я придумал мизансцену, где герои изображают, как идут на лыжах. Люся сказала:
— Да, это смешно! Давайте!
А Шакуров:
— Как «на лыжах»? Мы же в квартире!
— Как будто!
— Без палок, без лыж — это, значит, я вам одной задницей должен лыжника изображать?
Еле его уговорили. И только когда на премьере в этом месте зрители устроили особенно бурную овацию, Шакуров смирился. Он понял, зачем это было нужно. Помню, я им всем тогда рассказал историю про худрука Театра имени Вахтангова Рубена Симонова, который однажды пришел домой и объявил: «Все! Кончился Театр Вахтангова! Кончился!» Выяснилось, что Рубен Николаевич, ставя сказку Маршака, предложил артистам «сесть» на детских лошадок на палочке. И все отказались. Мол, мы народные артисты! И тогда Симонов сам взял лошадку и, старый уже, с одышкой, показывал, как надо скакать. Люся, выслушав историю, сказала: «Как он прав! Когда из нас, актеров, уходит детское, все пропало!»
Когда Люсе не хотелось общаться, она делала вид, что спит
Мне нравилось наблюдать, как Люся сосредотачивается. Как она лежит на диванчике в театре, свернувшись калачиком, и делает вид, что спит. Многие так и думали и боялись ее потревожить. Но она, прикрыв глаза, прокручивала роль. Это был такой способ сконцентрироваться, который, кстати, применял в свое время и Гоголь. Ведь он очень много путешествовал и обычно нанимал карету с кем-нибудь в складчину, чтобы было подешевле. Но никогда не разговаривал с попутчиками, делая вид, что спит. Когда его о чем-то спрашивали — не отвечал. Люся услышала об этом и тоже стала так делать. Потому что иначе на съемочной площадке, в театре, в дороге все пытались с ней поговорить, каждую минуту подходили. А тут — Гурченко спит! Просто она ненавидела эти пустые контакты. Могла даже выйти из лифта не на своем этаже, если кто-то ее пристально разглядывал. Нажимала «стоп» и выходила!
