Вся школа стояла на ушах, ситуацию обсуждали на бюро райкома или обкома — какая разница... К отцу меня так и не подпустили.
Сейчас-то я понимаю, что у родителей жизни не было, а тогда злился на обоих по очереди. Веничка у нас по полгода не появлялся, а Валька ревновала — хотела, чтобы муж принадлежал только ей. Всегда сама провоцировала конфликт. Друзья Венички утверждают, что Зимачиха ему первая изменила… В матушку влюбился директор школы и подрулил к нашему дому на санях. Входит — Веничка на него зырит с печки — и гость тут же выкладывает перед ним свою руку и сердце: «Жена у тебя просто красавица, полюбил я ее. Отдашь по-хорошему?» Батюшка ухмыльнулся: «Говоришь как Тургенев, а поступаешь как подлец». И долго потом переживал, поминая этот инцидент.
Сам-то отец и не скрывал, что в своих отлучках «пасется среди лилий».
Только после смерти прояснилась самая громадная тайна Венички Ерофеева: кто такая эта белобрысая бестия «с косой от попы до затылка», что ждала героя книжки на перроне. Ю. как раз проживала в Петушках и училась с матерью в одном институте. На страницах дневника они с Веничкой то страстно ссорятся, то отчаянно мирятся. И даже вместе ездят на Кольский полуостров к родным Ерофеева. Она и разрушила нашу семью… Мы с женой нашли ее адрес и пытались познакомиться, но престарелая Ю. отказалась освещать эту историю наотрез.
А для моей матери Венедикт Василич все равно оставался самым близким человеком в жизни.
Она писала ему письма с признаниями в любви: «Я приеду к тебе. Не знаю, прогонишь или нет. Целую руки твои, тоже очень красивые». Я бегал кидать их в ящик на почту. А однажды прихожу из школы: мама рыдает над грудой конвертов, которые вернулись, не найдя адресата.
Веничка был абсолютно бездомным существом — ночевал в рабочих общагах, у друзей и своих девок… Его уже преследовал КГБ за то, что книжка вышла на Западе. Только в 75-м году Ерофеев наконец прописался в Москве и был реабилитирован перед властями. Уверен, не по любви, а только ради своего угла женился на психически нездоровой даме с ученой степенью — Галине Носовой. Ее же прельщала известная фамилия — романтической связи между ними не было. Любую попытку ее наладить Веничка называл «дурными поползновениями Носовой».
Даже на их свадьбе рядом с женихом сидела все та же Ю.
Петушки оставались для отца романтическим местом, навроде дачи. При этом однажды Веничка появился у нас с другой молодой любовницей, Яной Щедриной. Мама спросила спокойно: «Вам стелить вместе?» К тому времени она тоже нашла себе нового супруга, скорее от безысходности: обычного сельского мужика, вместе они не спеша и без особого смака спивались. У Венички даже осталась запись в дневнике: «Валька уже не та. Но пусть все идет, как идет». За нарушение дисциплины ее и с работы потом выгнали — кто-то настучал, что опять явилась с похмелья. А матушка животных любила не меньше, чем детей, — тогда пошла в совхоз выхаживать телят. Ей уже и разницы особой не было, кого учить литературе.
Последний раз родители виделись на моих проводах в армию. Матушка закупила два ящика водки и чего-то красного. Закуску приготовить не успела… Потому что наехал Венедикт Василич — и я опять на них обиделся. У родителей за три дня до моего отбытия началась грандиозная пьянка. Забыли, зачем встретились. Входит бригадир к нам на веранду — торжественную речь толкнуть: в одной кровати дрыхнут мама, Венедикт Василич и отчим... А ведь по традиции меня всей деревней должны были сунуть в автозак. И я заваривал родителям крепкого чайку, пытался отрезвить — а они в него добавляли водку. «Это грог, коктейль англицких лордов!» — выпендривался отец. Я оскорбился и принял их же позу: тоже набрался. Проснулся с коликами в мозгу, вспомнил, что впереди казарма, — совсем затошнило. Ситуацию выправила бабушка: вынесла из данного вертепа те «патроны», что еще уцелели, и переставила их на стол в соседской избе.