Странный ее мужчина не призывал медиков на помощь, он пытался простынями прикрывать кровавые пятна, краснел и суетился. Позвать персонал он счел неприличным. Умерла мама буквально через минуту. А я с того момента начал думать о ней, оправдывать и пытаться понять. Парадоксально, но обретать мать по-настоящему я начал только после ее смерти… И в конце концов примирился. Не примириться было нельзя, особенно когда за плечами уже несколько браков и тебя искренне волнует, почему они держались на плаву так недолго?..
— Интересно, как вы описывали психоаналитику свой первый брак с актрисой Еленой Дробышевой?
— Не помню, описывал ли я его… Если нет, то, наверное, начал бы так: «Моя любовь к Леночке была бараньей...»
Вот баран влюбился в ворота, и вроде понимает, что от любви барана с воротами ничего произойти не может. Но три года упорно разбивает о них башку, полагая, что это и есть ухаживание. Любил. Бессмысленно бился в ворота. И все это видели и понимали. Мама ее, Нина Ивановна, настолько была не в восторге от нашего с Леной брака, что даже на свадьбе умудрилась организовать небольшую заварушку. Повод был каким-то дурным: конфеты, младшая дочь… То ли она их переела, то ли наоборот. Нина Ивановна громко ругалась, привлекая к себе массу неоправданного внимания. Вообще, свадьба наша получилась так себе. В двухкомнатную квартиру бабушки кое-как впихнули гостей… И стены, которые видели Левитана, Окуджаву и Миронову с Менакером, наверное, краснели от пошлости развернувшегося действа: «Горько!
Кому шпротиков положить?.. Горько!!!»
Странная свадьба перетекла в не менее странную супружескую жизнь. Лена, кажется, ни разу так ничего и не приготовила. Ни разу не вымыла пол. Обеды варила бабушка, за хлебом ходила она же… Все у нас было как-то не по-взрослому. Два амебных существа, не понимающих пока, кем же, с кем и как они хотят жить. Мы были разве что хорошим фоном для блистательной, но бесконечной игры народной артистки Нины Дробышевой. Когда я ее вспоминаю, думаю, что талант перевоплощаться — все-таки от бесов. Неспроста раньше актеров хоронили за пределами кладбищ.
Мы с Леной ехали от «Парка культуры» по Фрунзенской набережной. И прямо на ступеньке автобуса я нашел браслетик. Конечно, я не разбирался в ювелирных украшениях, понятия не имел, как отличить бижутерию от драгоценностей, но сказал: «Было бы здорово, если б камешки оказались настоящими…
Мы продали бы их и все лето гуляли в свое большое удовольствие». Лена вроде мысль об удовольствии живо поддержала. «Да, уж погуляли бы! — сказала. — Только наверняка не настоящие...» Приехали домой. По хищно блеснувшему взгляду Нины Ивановны я догадался, что браслет явно обладает коммерческой, а то и художественной ценностью... Глаза этой маленькой женщины в момент встречи с украшением стали как два прожектора на стадионе имени Владимира Ильича. Это поселило в моей душе надежду на то, что лето у нас с Леной и впрямь удастся. Правда, уже через день я понял, что никакого совместного лета у нас скорее всего вообще не будет: моя жена перестала со мной разговаривать. Причем я абсолютно не понимал причины и не мог достучаться до Лены, чтобы она мне ее объяснила...
Она просто внезапно онемела. Это у нее, наверное, от мамы — семейное.
— И долго женщины Дробышевы способны не разговаривать?
— Нина Ивановна со своим мужем, актером Театра им. Моссовета Вячеславом Бутенко продержалась в бойкоте шесть лет. Несмотря на то что они жили в одной не сильно большой квартире. Меня это поражало до глубины души. Какой же нечеловеческой выдержкой надо обладать! Однажды он попал в автомобильную аварию, и Нина Ивановна, заломив руки, кинулась в больницу. Там, как говорили, пала ему на грудь черной голубкой, умоляла выздороветь, а когда он наконец вернулся домой… снова перестала с ним разговаривать.
