«Поезд от Москвы до Кемерово шел четверо с половиной суток, — вспоминал папа, — и все это время я страшно переживал, что не попал к Охлопкову, которого считал одним из лучших театральных режиссеров. А тут еще «угольная столица» встретила нас совсем неласково. Из Одессы, где стояла теплая осень, я выехал в легкой курточке и модной клетчатой кепочке, Надя — в плащике и тоненьких чулочках. Выходим в Кемерово на перрон, а там — метель и двадцать пять градусов мороза. Хорошо, администратор театра ждал прямо у вагона. Посадил в машину и привез к деревянному бараку, в котором размещалось актерское общежитие. Входим в отведенную нам маленькую комнату и замираем на пороге. В воздухе стоит запах сырой извести — видимо, стены побелили часа за два до нашего приезда. Из обстановки — бутафорский шкаф из картона, пришпиленный к стене канцелярскими кнопками, трехногий стол, прислоненный к подоконнику, и кровать, провисшие пружины которой перетянуты канатом. Надежда — в слезы:
— Здесь нельзя жить! Поехали обратно!
Я растерянно топчусь рядом:
— Как же мы поедем? Где деньги на билеты возьмем? Все подъемные, присланные из театра, потрачены...
Тут раздается стук в дверь, и в комнату входит милая молодая женщина.
— Ну как вы?
— Да вот, плачем, — отвечаю.
— Только этого не хватало!
Она берет нас за руки и ведет в комнату напротив. А там сидит веселая радушная компания, которая встречает меня и Надю как самых дорогих гостей. Нам уступают лучшие места за столом, наливают чаю, ставят рядом вазочки со сгущенным молоком, которого мы раньше не пробовали. Вкуснотища! Смотрю, моя Надежда уже и не думает плакать, шутит, смеется. И у меня внутри пружина разжалась: с такими душевными людьми точно не пропадем!»
О том, что вскоре после приезда едва не умер от двустороннего воспаления легких, отец не рассказывал ни в одном интервью. Наверное потому, что терпеть не мог разговоров о болезнях, а если ему нездоровилось, едва ли не стыдился этого. Между тем в Кемерово, даже не успев приступить к репетициям, он вышел из строя на два месяца. И все это время наша сверхвпечатлительная, готовая расплакаться по любому, даже самому незначительному поводу мама держалась как «железный Феликс»: разрывалась между больным мужем и театром, не спала ночами, но отец не услышал ни одной жалобы. И только когда поправился, узнал, что врачи почти не оставляли шансов на выздоровление.
Через год с небольшим после того как мои родители перебрались в Сибирь, на свет появился я. Мама на девятом месяце играла Грушеньку в «Братьях Карамазовых» — роль очень тяжелую не только в психологическом, но и в физическом плане. Главный режиссер перед каждым спектаклем смотрел на ведущую актрису с мольбой и ужасом: «Наденька, прошу, осторожнее. Лучше играйте вполсилы, чем вас прямо со сцены отправят в роддом!» Опасения оказались напрасны — рожать маму увезли из той самой комнатки в актерской общаге. Через десять дней она уже снова блистала в роли Грушеньки, а я на руках у няни терпеливо ждал за кулисами, когда прима закончит сцену и сможет меня покормить.