Еще в Свердловске один старый опытный артист напутствовал: «Валера, если хочешь быстро пробиться, учи роли, которые тебе нравятся, и жди, пока кто-нибудь из занятых в них артистов не сломает себе ногу или шею». Случай убедиться в том, что совет был мудрым и роли надо учить, представился очень скоро. Давали «Десять дней, которые потрясли мир», спектакль был целевым, отменять нельзя — в тот вечер играли перед какими-то важными государственными чиновниками. Но за четыре часа до начала неожиданно в театр позвонил Высоцкий: «Застрял в Новосибирске, погода нелетная». У него там были концерты.
Владимир Семенович в этом спектакле играл множество персонажей, а самое главное — исполнял свои песни. Что делать? Любимов бросил клич: кто готов заменить Высоцкого? Никто не согласился.
Тогда он решил раскидать его роли и песни по разным актерам. Все пристроил, кроме одной: «В куски разлетелася корона, / Нет державы, нет и трона. / Жизнь России и законы — все к чертям! / И мы, словно загнанные в норы, / Словно пойманные воры, / Только кровь одна с позором пополам». Режиссер предлагает спеть ее одному, другому, третьему — актеры отказываются, а я стою у него за спиной и молюсь: «Только бы, только бы меня спросил».
Наконец Юрий Петрович поворачивается:
— Валер, ты ведь на гитаре играешь. Случайно не знаешь эту песню?
— Знаю.
— Споешь?
— Спою.
— Ну, ладно, — и спокойненько отправился в кабинет.
А я, волнуясь, побежал в литчасть переписывать слова. Текста не знал, но так хотелось выбиться в люди! Ну, вроде выучил и даже несколько раз спел без бумажки. Начало спектакля неумолимо приближалось.
И вот дали первый звонок, у меня внутри все затряслось, застучало. А когда по трансляции объявили: «Черняев, на выход!», слова напрочь испарились из головы. Эпизод, в котором я должен петь, назывался «Белогвардейское логово». На краю сцены, свесив ноги в зал, в непосредственной близости от зрителей сидели пять белогвардейцев. Меня во время затемнения вывели еле живого и посадили рядом с ними. Краем глаза заметил: неподалеку — Золотухин, Боря Хмельницкий шепчет: «Держись».
Дали световой занавес, я брякнул по струнам и затянул:
— В куски-и-и!
Тяну, а сам думаю: что же дальше? И вспомнить не могу, да и дыхания уже не хватает. Снова набираю воздух в легкие и снова затягиваю:
— В куски-и-и!
Коллеги сидят, смотрят на меня: «Во дает! Молодой, а как здорово тянет!» Затягиваю в третий раз, и тут Золотухин не выдержал (он в тот вечер куда-то спешил) и подхватил:
— ...разлетелася корона, / Нет державы, нет и трона. / Жизнь России и законы — все...
Я ему помогаю:
— ... к чертям!
Валерий Сергеевич, наверное, решил: «Ну, вспомнил наконец» и замолчал. А я опять:
— И мы-ы-ы...
В общем, мычал-мычал, и тогда Золотухин допел песню до конца. Я уже не встревал, чтобы, не дай бог, он не подумал, что Черняев опять что-то вспомнил. За кулисами все смотрели на меня как на идиота, никто доброго слова не сказал. А я отправился домой и пообещал себе песню выучить. День и ночь орал, но в итоге знал слова назубок. «В куски разлетелася корона» теперь могли спеть не только я, но и моя жена, актриса нашего театра Любовь Чиркова, и все соседи.
Через полгода ситуация повторилась. Владимир Семенович снова отсутствовал на спектакле. Опять стали раскидывать роли. Дошло до злополучной песни. На меня никто не смотрит. Говорят Золотухину:
— Давай!
А он в ответ:
— Ну что вы, братцы! Черняев в тот раз пел, пусть сделает это снова. Споешь?
И я спел до конца и без запинок.
Потом меня решили ввести на роль старшины Пономарева в спектакль «Пристегните ремни». Репетирую с заведующим музыкальной частью: играю на баяне и пою: «Двадцать второго июня ровно в четыре часа...» Но взял слишком высокую ноту, и он мне говорит: — Выключай Золотухина, это здесь ни к чему.
Вдруг из темноты зала:
— Это почему меня надо выключить?!