— Влетели мы, братцы, на большие деньги. Корова-то колхозная, теперь нам за нее платить придется.
Позже Алеша подшучивал над друзьями: «На дерьме Город Солнца не построишь!»
И то верно. Еще года полтора парни маялись со своим проектом, а потом отступились. Но Балабанов их эпопею увековечил, написав сценарий документального фильма, с которым защищался на Высших курсах сценаристов и режиссеров.
Алеша позвонил через пару недель после отъезда в Свердловск — к тому времени у меня в квартире уже появился телефон. Долго мялся, прежде чем спросить о главном:
— Ты приедешь ко мне?
— Приеду!
С радостной новостью тут же отправилась к папе. С отцом у меня были очень близкие отношения, полное взаимопонимание. Он был человеком необыкновенным: вольнодумец, интеллектуал, многому меня научил. С папой я всегда делилась своими душевными переживаниями, и про Алексея он был уже, конечно, наслышан.
С порога объявила:
— Уезжаю к Балабанову! Он меня позвал.
— Позвал, говоришь? И ты вот так, забыв девичий стыд и гордость, побежишь?
— Побегу, пап! Потому что очень его люблю.
Папа молча развел руками...
В Свердловске Алеша сообщил мне, что поступил на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, и спросил:
— Ты со мной в Москву поедешь?
— Конечно!
В один из дней Балабанов позвал меня на киностудию, где в полупустом зале показал все свои работы: короткометражку «Раньше было другое время», в которой звучала музыка «Наутилуса Помпилиуса», киножурнал о Свердловском рок-клубе... То, что посмотрела, понравилось, однако до Феллини, Антониони и Бергмана автору было далеко. О чем я не преминула сказать. А потом перешла к замечаниям по существу. Алеша слушал внимательно, иногда кивая головой, иногда хмыкая — то изумленно, то скептически.
И все-таки эти ремарки, видимо, показались Балабанову дельными, иначе зачем ему было давать мне на прочтение каждый из написанных позже сценариев и выслушивать мое мнение?
Сейчас подумала: как это могло в нем сочетаться? Алеша спокойно (во всяком случае, внешне) реагировал на критику своих фильмов — пусть она исходила от непрофессионалов, дилетантов, и в то же время не умел проигрывать. Даже в «монополию» или шахматы. Поначалу, когда стали жить вместе, мы частенько устраивали дуэли за доской. Балабанову я всегда проигрывала, но однажды удалось поставить мат. Причем «детский». Алексей вскочил: «Никогда больше не буду с тобой играть!» — и вылетел за дверь.
Это было уже в общежитии на улице Бориса Галушкина, где слушатели Высших курсов занимали шестнадцатый этаж.
Комнату Балабанов должен был делить с Сережей Сельяновым, но тот большей частью жил в Питере и в Москву наведывался редко. Его место заняла я.
Чтобы не бегать на общую кухню, обустроила персональный «пищеблок» в крошечном закутке рядом с комнатой. Там был маленький холодильник, столик с электроплиткой, кое-какая посуда. На этом пятачке я готовила обеды-ужины, на которые Алеша зачастую приглашал друзей-сокурсников. Особенно ребятам нравилось мое рагу из овощей со сметаной и чесночком.
Не в правилах Алеши было хвалить меня за вкусный ужин, за радушие, с которым принимала его друзей. За то, что, выстояв огромную очередь в каком-нибудь «Белграде», купила ему приличную обувь или что-то из одежды.
Наденет, пройдется по комнате, скажет под нос: «Хорошие ботинки» — вот и вся реакция.
Впрочем, и редкие подарки мне Балабанов не предварял фразами вроде «Дорогая, посмотри-ка, что я тебе принес!» Вынет из кармана супердефицитные колготки и, отведя глаза, бросит небрежно на кровать: «Это тебе». Чего смущался, до сих пор понять не могу: то ли самого презента, то ли проявленного внимания. Не помню, чтобы он хоть раз принес цветы. Но мне от Алеши и не нужно было ничего. Лишь бы сам был рядом...
Поскольку к Высшим курсам я не имела никакого отношения, Балабанов с друзьями соорудили мне липовый пропуск в общагу. Все вахтеры скользили по картонке сонным взглядом — и я проходила спокойно, но одна вредная тетка — чистый цербер!
