На столе рядом с кроватью старика лежали странные круглые шарики.
— Давайте я выброшу, протру пыль, — предложил Сережа.
— Не нужно, — воспротивился дед. — Это хлебушко, смоченный слюной. Когда внук забывает обо мне и не приходит по нескольку дней, я эти шарики в воде размачиваю и ем.
Сережа ничего не сказал, ушел на кухню. Когда я зашла туда через пару минут, он сидел за столом, уронив голову на руки, его плечи вздрагивали — плакал: «Как они могли?! Оставили старого отца на попечение такого внука! Нет, это уже слишком!» Коронная Сережина фраза — «нет, это уже слишком».
Когда ну совсем через край, ни в какие ворота. Дома забрался под одеяло, и его трясло. Недели три после той истории в себя не мог прийти.
В 2009 году я как психолог работала с пострадавшими в печально известном пермском клубе «Хромая Лошадь». Помню, как заходила в реанимацию, а там люди с обожженными телами, и все трясутся — следствие болевого шока. Десятки трясущихся простыней. Единицы тогда выжили. Позже я общалась с ними. Они не могли говорить ни о чем, кроме страшного вечера в клубе, по десять-двадцать раз в сутки пересказывали. И их как от болевого шока колотило теперь уже от воспоминаний. Но не вспоминать об этом они не могли. Вот и Сережку временами трясло внутри, в душе, почти так же. Это была его особенность, есть в народе такое понятие — «человек без кожи».
Страшно переживал, что Василию Семеновичу почти восемьдесят: «Не представляю, что будет со мной, если однажды отца не станет, — а ведь когда-то это случится, такова жизнь.
Я так ничего и не сделал, чтобы он мною гордился! Оля, давай побыстрее сделаем что-нибудь хорошее, чтобы отец мог испытать гордость за меня».
Я несколько лет хочу создать в Питере кризисный центр для людей, попавших в беду. Подобные учреждения десятки лет действуют в Германии, Франции, Финляндии... Туда может прийти любой. Подросток, если дома плохо, женщина, которую бьет муж, старики, потерявшие смысл жизни... И им помогают словом и делом — есть неравнодушные люди, волонтеры, спонсоры. Мы с Сережкой ездили в такие заграничные центры — изучали, прикидывали.
Ему понравилось, говорил: «Надо обязательно в Питере такой центр устроить!» — и даже смотрел помещения под него.
Стали оформлять организацию. Но бюрократия же — нас гоняли за бумажками то в санэпидемстанцию, то в пожарную инспекцию, то куда-то еще. «Только никому не говори, что я — Лановой, хочу сам все сделать», — просил Сережа.
Увы, благотворительную организацию, как оказалось, оформить не менее сложно, чем бизнес, ощущение было, будто перед нами непробиваемая стена.
Знакомые недоумевали: «Вам что, заняться больше нечем? Сереж, ладно Оля — психолог, ну а тебе это зачем? Открой пивной ларек — прибыльное дело!» Сережка молчал.
И только когда мы оставались наедине, возмущался: «Почему если хорошее хочешь сделать, это считается лоховством?!» У него было столько интересных идей и планов! Если бы смог их воплотить, был бы по-настоящему счастлив. Но пока он их не реализовал, чувствовал себя неуспешным, и это сильно его угнетало.
На боли в сердце Сережа впервые пожаловался где-то за год до смерти: тянет, жжет. И я устроила его в питерскую больницу на обследование. Он влюбил в себя медсестер и врачей. Все говорили:
— Какой очаровательный, классный!
— И что же Сережа у вас тут классного делает? — интересовалась я.
Оказалось, ходил в палаты — со стариками разговаривал, памперсы им менял.
На руках в душ отнесет, помоет. Утки выносил. Все это совсем не вязалось с его образом московского мажора, который любит, чтобы стол был аккуратно сервирован и скатерть белоснежная. А тут — фекалии.
— И не брезгуешь? — спрашивала я.
— Нет. Нужна помощь, и я помогаю.
Побежал через дорогу в булочную, накупил плюшек медсестрам. Принес: «Это вам!» — и с довольным видом пошел обратно в палату. К санитаркам подходил: «Давайте полы помою — а то лежу тут, скучно, я ведь здоров. Сердце уже совсем не болит». Ему по-прежнему хотелось быть полезным!
Кардиограммы показали проблемы. Врачи сказали, что такое бывает, если в юности неправильно заниматься спортом — самостоятельно или под наблюдением недостаточно грамотных тренеров — можно перетренироваться.
Сережа когда-то увлекался борьбой.
— Тебе нужно себя беречь, — говорила я. — Впереди критический для мужчин возраст — сорок лет и здоровье не богатырское.
— Да ладно, — скептически махал он рукой, — я молодой, крепкий и красивый, а ты нагоняешь жути. Поболит да перестанет.
Правда, как-то попросил:
— Давай Толстого все-таки со столика уберем.
— Чем тебе Лев Николаевич помешал?
— Да как-то слишком мрачно все у него. А мне жить хочется.