Удивительно, что мне удавалось участвовать в каких-то проектах, ведь мы с Гришей отдавались нашему чувству дни и ночи напролет. Чудесный Юрий Григорьевич приходил в свою мастерскую в два часа дня, видел одну и ту же картину, издавал стон и уходил работать на второй этаж.
Однажды я тоже взялась за глину и слепила бюст возлюбленного. Юрий Григорьевич воспользовался случаем.
— Невероятно! — сказал он. — Анюта, тебе надо в академию художеств!
— Какая академия, Юрий Григорьевич! Что вы?! — перепугалась я. — Люди годами рисуют, лепят, чтобы поступить. А я никогда ничем подобным не увлекалась.
— Я вижу! У тебя талант!
И Орехов «поступил» меня в Российскую академию живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Он был готов на что угодно, лишь бы мы с Гришей наконец перестали валять дурака и занялись делом.
Но Гришу в академию почему-то не приняли. Он не переживал: нам, если честно, все тогда было пофиг. Но я не стала из солидарности с ним отказываться от места, не хотела огорчать папу, который очень радовался моему поступлению. «Почему бы и нет? — сказала я себе. — Попробую». Подозреваю, моим поступлением Юрий Григорьевич реализовал хитрый план, целью которого было привести нас в чувство и заодно вернуть себе мастерскую. Он был, конечно же, прав. Случилось много разных событий, которые помогли мне понять: мир не ограничивается стенами особняка на Плющихе.
Я поступила на дневное отделение и оказалась среди одиннадцати мальчиков, которые чуть не с рождения готовили себя к посвящению в скульпторы: учились в художественных школах и училищах, занимались с репетиторами. И тут нарисовалась я — всю жизнь танцующая и поющая девочка — и на раз сдала все экзамены. Скульптор, конечно же, не женская профессия. Кроме Мухиной и Клодель я, пожалуй, не вспомню представительниц слабого пола, снискавших славу на этом нелегком пути. Из-за меня в академию не приняли талантливого парня, приехавшего поступать из другого города. Сокурсники догадались, что я блатная, люто возненавидели и стали сживать со свету. Они устроили бойкот, не разговаривали, не замечали. После первого года обучения на курсе оставляли семь-восемь человек, остальных отсеивали. Твердо решила не мытьем, так катаньем выжить и уцелеть. Что я сделала: стала ненавидевших меня мальчишек подкармливать. Просила маму наварить борща, налепить котлет и носила эти разносолы в мастерские, где денно и нощно трудились студенты. И постепенно лед растаял. Кто после этого скажет, что путь к сердцу мужчины лежит не через желудок? Я соблазнила их едой.
