В 1937 году они покинули Париж. Марина Ивановна и Мур оставались во Франции еще почти два года. Цветаева сильно сомневалась, что им нужно уезжать. Мур — нет. В свои 14 лет он был готов к любым приключениям. Мальчик выглядел лет на двадцать, чем пользовался в ресторанах, получая стаканчик перно. Он мог эффектно зайти в кафе, разбирался в красивых вещах, умел со вкусом одеться, обожал парикмахерские. Словом — настоящий парижанин. Но душой — русский. Какой-то авантюрный дух тянул его посмотреть, что же это за страна. Он писал в дневниках о том, что она представляется ему каким-то «бесконечным праздником», который испытывают люди, живущие в атмосфере справедливости и братства. «Я сильно надеялся наконец отыскать в СССР среду устойчивую, незыбкие идеалы, крепких друзей, жизнь интенсивную и насыщенную содержанием», — писал он в дневнике.
В июне 1939 года мать и сын сели на пароход «Мария Ульянова» с огромным багажом. Часть его была заранее отправлена в СССР поездом. Первое, с чем сталкивались все, кто возвращались на родину в то время, — унизительный и грубый досмотр вещей с присваиванием какой-то их части. Это отрезвляло... Семья воссоединилась. Им было «предписано» поселиться в доме в Болшеве, где проживали другие подобные семьи. Соседи с юмором называли свое жилье «домом предварительного заключения». Все уже были в курсе, что происходит в стране. И даже Сергей Эфрон быстро потерял иллюзии. Хотя его встретили хорошо и за казенный счет лечили в санаториях (здоровье начало быстро сдавать), к работе больше не привлекали. Ненадежен. Однако первое время ему выплачивали хорошее содержание. Вместе с другими «агентами, эвакуированными из Франции», Эфрон жил в бездействии и ожидании. По большей части ожидании ареста... У Сергея Яковлевича это выливалось в болезни. У Цветаевой — в раздражение и неуживчивость. С первых дней соседи отмечали трудный характер Марины Ивановны и ее раздражительность. Она делала замечания другим жителям дома, особенно ее бесили бытовые мелочи, постирушки, возня, жарка и варка на кухне, детские крики. Словом, обычные приметы коммуналок того времени. О ней вспоминали как о «неприятном человеке».