Но я еще и хитрый: устроил собственную жизнь так, чтобы хотя бы дома не было треволнений. Нашел свою женщину. Не с первого раза, откровенно говоря — с третьего, наверное, слишком высокие требования были: мамин пример «мешал». Мама у меня была уникальной, вся семья на ней держалась. Отец большой, мама низенькая, а руководила нашей жизнью она. Работала на заводе в горячем цеху и дом вела: все вымыто, постирано, наглажено, еда приготовлена — лучше, чем в ресторане. Отец возглавлял общество охотников и приносил домой мясо лосей, кабанов, зайцев, по осени — вальдшнепов, по весне — уток, и мама такие блюда делала! Андрон Кончаловский, которого в родительском доме тоже баловали разносолами, как-то опоздал к началу застолья и сокрушенно спросил у моей мамы: «Холодец уже съели?» Вспоминаю, как Евгений Евстигнеев, снимаясь в конце восьмидесятых у меня в картине «Елки-палки!..» и уже будучи женатым на Ирине Цывиной, говорил: «Ни Галя Волчек, ни Лиля Журкина меня так не кормили. Я ем борщи, котлеты полтавские, зразы донские... Чего только Ира не придумает!» Надо, надо было кормить Евгения Александровича. У любящей жены в доме пахнет едой.
Хотя по сути не в еде дело. Мы с мамой были словно сообщающиеся сосуды еще с тех пор, как она меня по дорогам войны таскала, прижав к себе. Хотелось, чтобы моя спутница жизни была по-настоящему близким человеком...
Учился я тогда на режиссерском факультете, а Катя Воронина на актерском у Бориса Бабочкина. Увидев ее впервые, я прибалдел: влюбился. Мой друг Миша Чигарев, ее однокурсник, «успокоил»: «Сережа, бесполезно. Тут или жениться, или отойти в сторону». Я часто видел ее в вагоне метро, здоровался. Она обычно читала книжку и на мое «здрасте» поднимала голову, смотрела равнодушно и холодно отвечала: «Здравствуйте». Так прошел, наверное, год. Я уже было остыл: какая-то непонятная девушка — и правда бесполезно. Но тут вышел фильм «Пой песню, поэт...», мы с Катей встретились на студии, и она поздоровалась по-другому... Решил продолжить знакомство. Пригласил в театр: «Хорошо, только за свой билет заплачу сама». В антракте в буфет ее повел, она опять: «Сама за себя заплачу». Ничего из прямых ухаживаний не позволяла. Потом был другой поход в театр, третий...
Гуляли как-то по Суворовскому бульвару, нынешнему Никитскому. Февраль, шел крупный снег. Мы сели на лавочку, я читал стихи... Поцеловались. И она спросила:
— А что дальше?
— Дальше, — говорю, — ЗАГС.
Я по-прежнему жил в Сивцевом Вражке с родителями, у Кати была комната в коммунальной квартире с тридцатью восемью соседями. Поселились сначала у нее. Я в шутку говорил: «Живем на Патриарших прудах, а кухня — на площади Восстания». От стола кухонного до стола обеденного в комнате было шестьдесят два шага. Наше небольшое жилье жена превратила в уютный красивый уголок. Там у нас и сын родился. Тот день вспоминаю как абсолютное счастье.
Никанор, названный в честь своего прадеда, появился на свет двадцать шестого декабря. К Новому году я заказал в ресторане Дома кино два места — для себя и Кати, но ее не выписали. Все равно решил отмечать праздник вместе с женой. Положил в баул пару бутылок шампанского, коньячку, стаканчики, конфеты с шоколадками, мандарины, транзистор еще сунул, елочку маленькую прихватил и поехал в роддом. Приближается новогодняя ночь. Стучу в запертую дверь. Бабка какая-то открывает.
