Меня иногда спрашивают, жалею ли о каких-то ролях, от которых отказался. Ну, может, только о тех, что получили Государственную премию, — в фильмах «Горячий снег» и «Вкус хлеба». Деньги бы эти не помешали. Шучу. Но оба фильма были на военные темы, а я к тому времени «навоевался» в кино. И пороху нанюхался, и в грязи наползался, и в окопах насиделся. Даже контузию получил — на «Освобождении» Юрия Озерова. Оказался рядом с пушкой, в которой оставили снаряд, и произошел самострел. Я потерял сознание. Потом рассказали, что Озеров меня на руках втащил в скорую, дежурившую на съемках. Если бы стоял перед пушкой — конец, а так «всего лишь» барабанная перепонка лопнула. Мне было двадцать шесть лет, с тех пор на одно ухо плохо слышу.
В картине «Волны Черного моря» по романам Валентина Катаева, где я играл матроса, начал сниматься в августе, дотянули до ноября. Холод уже стоял, штормило, а я нырял. Снимаясь в «Нелюди» по сценарию Аркадия Вайнера, опять в холодную воду по пояс залезал. Главное, когда после ледяного купания вылезаешь на берег, — переодеться в сухое и теплое. И водочке спасибо: согревался изнутри. У Петра Ефимовича Тодоровского в «Анкор, еще анкор!», где моей партнершей была Елена Яковлева — я ее мужа играл, военного, — мой капитан гонялся за женой по снегу пьяным в дымину, босиком, в одних кальсонах. После первого дубля я сел в машину, накинули на меня полушубок, тепло по телу разлилось. Смотрят — на полу кровь. Откуда? Оказалось, с моих ног. На дворе март, днем снег подтаивал, к вечеру образовывался наст, об него я и порезал ступни, но не заметил — ноги-то замерзли, да и в кадре было не до таких «мелочей». Но одним дублем дело не ограничилось: попросили сделать второй, потом еще. Три получилось. Ну ладно.
Вообще-то я физически неслабый. Лет пятнадцать назад снимался у Юлия Гусмана в «Парке советского периода». Небольшая роль, но надо было лихо скакать на коне: мой персонаж играл в Чапаева и летел выручать товарищей. В молодости я занимался верховой ездой. Вставал в половине шестого утра, ехал в Сокольники, в семь вскакивал в седло, в восемь — из седла и к девяти на лекции в институт. На манеже даже брали препятствия, причем не держась за поводья или лошадиный круп: руки в стороны, ногами покрепче коня обхватил — и вперед. Падать нельзя: кто упал, тот в следующий раз приносил тренеру бутылку. Позднее на картине «Шестой» режиссер Самвел Гаспаров, глядя на меня, скачущего верхом, замечал: «Ты как кентавр!» На съемках «Парка советского периода» я вылетал на своем коне, бурка развевалась, саблей крутил и кричал что есть мочи: «Ура!» За мной неслись двадцать наездников-джигитов из профессионального театра Мухтарбека Кантемирова и сорок переодетых конных милиционеров.
— Ребята, — удивился Гусман, когда выключили камеру, — почему в кадре один Никоненко? Почему отстаете?
Тут подъехал Кантемиров:
— Петрович, попридержи. Мы за тобой не успеваем.
Вот по сию пору и хочется, чтобы за мной не успевали, хотя в апреле восемьдесят исполняется. У меня не бывает депрессий, руки никогда не опускаются. А чего им опускаться, когда я в раннем детстве выжил в такой передряге! Видимо, тогда и закалился.
