— Хорошо, только плечи у тебя ходуном ходят...
— Не в плечах дело, — говорю. — Сапоги велики на три номера.
Бондарчук распорядился, чтобы сшили мне новую форму и нашли обувь по ноге. За два дня в местном ателье справили обмундирование — все вплоть до кивера, а сапожник смастерил сапоги. Подтянутый, как бравый военный, явился на съемку.
Предстояла сцена, где мой герой прогоняет с батареи Пьера Безухова, которого играл сам режиссер. Стали с Сергеем Федоровичем репетировать, по-разному пробовали, вдруг он предлагает: «Представь, что ты юная барышня, сидишь у себя в будуаре, а к тебе вваливается бравый гусар. Ты, конечно, кричишь, чтобы он немедленно убирался. Вот так и играй эту сцену». Сняли, и Бондарчук во всеуслышание — а возле него всегда человек пять-семь помощников находилось — отметил: «Хорошим ты артистом оказался». И тут же меня от спортсменов перевели в двухместный номер. А перед съемками одной из массовых сцен — солдаты, обезумевшие от бойни, бегут с поля боя — Бондарчук позвал меня и объявил исполнителям: «Как вам артист покажет, так и играйте». Переодели в солдатскую форму, и я приступил к уроку. Вечером меня пригласили к Сергею Федоровичу в вагончик на званый ужин с зайчатиной под водочку.
Переполненный впечатлениями, вернулся в Москву под выходные. Зашел Вася Шукшин, отправились с ним в ресторан — у меня деньги были, получил за съемки. Поужинали, и Вася предложил: «Знаешь, приехал хороший поэт из Вологды, Коля Рубцов. Давай проведаем, он в общаге Литинститута остановился». Имя поэта мне ничего не говорило, но раз пошла гульба, почему не поехать? Взяли в ресторане бутылку и на такси полетели с ветерком за Савеловский вокзал, в общежитие Литературного института.
Собралось нас в комнате пять человек. Я поставил бутылку на стол, рядом мгновенно появились частик в томате, луковица и полбуханки черного хлеба. Пошел пир горой! Я взахлеб рассказывал про свои «бородинские» съемки, Рубцов читал стихи, анекдоты травили, спорили о литературе, науке, политике. Больше всех горячился некий Сашка, черноволосый, кудрявый, с монгольскими глазами и скулами. Ребята только-только разогрелись, а в стаканах уже опустело, и досталось-то каждому из моей бутылки граммов по сто. Надо было исправлять ситуацию, и я широким жестом шлепнул на стол красненькую десятку. Все умолкли, воззрившись на такое богатство.
— Ребята, — воззвал я к компании, — где у вас можно достать пару флаконов?
Тот самый Сашка взял червонец:
— Сейчас! Я мухой! — и унесся.
Подогревшись еще, мы долго сидели, общались, читали стихи, пели песни — и спорили, спорили о высоком...
Спустя двадцать лет после того вечера я повстречал одного из пировавших, мурманского писателя Бориса Романова. Уже ушли из жизни и Шукшин, и Николай Рубцов, ставший известным поэтом. Боря спросил:
— А помнишь, ты предложил еще водки купить? Знаешь, кого за ней послал?
— Я послал? Кого?
— Вампилова.
Я остолбенел. Значит, в тот осенний день в общаге Литинститута за Савеловским вокзалом мы закусывали водку частиком в томате и луком с хлебом вместе с будущими классиками русской литературы — писателем Василием Шукшиным, поэтом Николаем Рубцовым и драматургом Александром Вампиловым!
