Но Самойлова молчала, валилась на диван, снова закуривала. Смолила много. И не элегантно, а будто жевала эту сигарету, отрешенно глядя перед собой.
Не припомню, чтобы она смеялась. И даже разозлилась, кажется, всего один раз. Я тогда напомнила ей про заметку в газете, где написали, что ее бросил сын. «Врут они все!» — в ярости сверкнула глазами Самойлова. Но быстро успокоилась, опять как уснула. Сыном Таня гордилась: «Он у меня красавец. В Америке живет! Врач, профессор!» Говорила с горделивым видом, словно давая понять: идите вы все со своими расспросами и заботой — у меня сын есть!
Однажды обронила: «Митя воспитывался у бабушки и дедушки, я, к сожалению, была очень занята, много снималась. Не успевала. Как-то быстро промелькнула жизнь...»
Бывало, провожает меня в прихожей, а сама только и смотрит на свой желтый кнопочный телефон: звонка ждет. Но при мне за семь лет аппарат не зазвонил ни разу. Я пыталась ее успокоить: «Знаешь, у меня племянница тоже живет в Америке уже пятнадцать лет. Так она не смогла приехать в Москву, даже когда умерла ее мама, не было денег на билет. Это мы тут все шепчем с придыханием «Ох, Америка...» А племянница в трущобах комнату снимает. Пишет, что квартиру купить очень дорого. Наверное, и у твоего сына нет лишних денег, чтобы позвонить». Самойлова молчала.
Говорю: «У тебя-то сын живой. А я уже никогда не увижу своего Глебушку. Он своей девушке на мосту в любви признался. А она: «Докажи, что любишь!» И мой двадцатилетний дурачок в ноябре в реку сиганул! Подхватил пневмонию и сгорел в считаные недели». Таня по-прежнему молчит. Я ей душу открываю: «Иногда хочется кричать от боли. Не придумали еще ученые такого лекарства, чтобы исцелить сердце матери, потерявшей ребенка». И снова никакого ответа!
Помню, у нее был роскошный цветастый длинный халат, обшитый золотистым кантом. Она говорила: «Подарок», но я не спрашивала чей. Самойлова могла в нем выйти на улицу, накинув сверху шубу. Даже летом. И прогуливалась по двору в шубе и шлепанцах.
Я ей:
— Ты с ума сошла — летом не носят шубы!
— Ну, в горах же, где снег круглый год, носят овечьи шкуры — вот и я как в горах.
Ей не нравилось, что центр Москвы уже не тот, «понаехали» — ворчала, но беззлобно:
— То ли дело раньше — наш дом был образцово-показательный, у нас первых во всей столице появился домофон. А сейчас? Жильцы — или гости с Кавказа, или пролетариат!
— Что и говорить: девяностые годы всех перемешали, — подхватывала я, надеясь на продолжение разговора.
Но Татьяна снова замолкала. Прошу:
— Расскажи про отца, ты же его, наверное, любила.
— А что говорить? Отец — мой кумир. Наверное, потому я в конечном счете и осталась одна после четырех мужей. Не встретила такого, как папа.
— А Василий Лановой — чем не идеал?
— Да он себя любил больше всего на свете! Бывало, собираемся в гости, Василий оденется и перед зеркалом вертится — оторваться не может. Говорю ему «Вася, опаздываем!», он только отмахнется: «Не видишь, я занят!» Нет, ну он, конечно, красивый был, ничего не скажешь...
Про Эдика Машковича, отца сына Мити, сообщала кратко: «Он меня боготворил — но не сошлись характерами».
Это были такие редкие, даже не минуты — секунды откровенности. Как окошечко: приоткрылось — и тут же захлопнулось.
Я приглашала ее:
— Тань, давай ко мне в гости. Там теплее, уютнее.
— Ой нет, даже не проси! Я свою попу не повезу так далеко!
Сейчас жалею, что не настояла на ее приезде. Может, она у меня расслабилась бы, отогрелась? А то — как замороженная.
При этом я никогда не слышала от нее, что жить не хочется, устала или скучно: мол, скорее бы умереть. Может, и думала, но вслух не озвучивала. Однажды сказала:
— Ты хоть и на пять лет, но моложе меня.
— Тоже мне, нашла молодуху! — рассмеялась я.
— В нашем возрасте каждый год имеет значение.
Причина нищенского ее существования долго оставалась для меня загадкой. Понятно, что все старики не шикуют, но как-то ухитряемся распределять крохи от пенсии до пенсии. «Ты сколько получаешь?» — спрашивала я Татьяну еще в самом начале общения. Она шевелила губами, словно что-то подсчитывая в уме, потом сказала, что ей платит не только государство, но еще и Никита Михалков, то есть Союз кинематографистов под его руководством — какую-то прибавку. Но конкретную сумму не назвала.
Еще до нашего знакомства я увидела Таню возле кафе, прямо напротив ее дома. Я тоже присела за столик неподалеку. Самойлова была в костюмчике песочного цвета, смотрелся он как-то нелепо — все же ей бы в другом месте сидеть, другие наряды носить! Кафешка — дешевая забегаловка.