Зимой Таня собралась в подмосковный санаторий «Снегири». Сообщила с гордостью:
— Кобзон мне устроил эту поездку! А с Первого канала позвонили, сказали, что хотят, пока буду лечиться, сделать в моей квартире ремонт — подарок к дню рождения!
— Вспомнили наконец! — съязвила я. Но она не обратила внимания.
— У тебя чемодан был вишневый, на колесиках. Ты не могла бы мне одолжить? Он такой удобный, хочу взять с собой в санаторий.
— Да без проблем. Я завезу.
Незадолго до отъезда звонит: «Ой, Зин, представляешь, сегодня я в первый раз вынесла свою попу далеко от дома — ездила к врачу за справкой для санатория».
Поход в поликлинику был для нее мукой, говорила: «Ненавижу докторов и терпеть не могу больничные запахи». Кстати, она практически не принимала лекарств — лучше сто граммов водочки.
Вернувшись из санатория, Таня позвонила мне: «Зайдешь? Хочу вернуть чемодан». Я приехала. Она, посвежевшая, помолодевшая, улыбнулась приветливо, немного даже кокетливо. На мгновение я увидела ее прежние глаза — из любимых кинофильмов. Поездка словно пробудила Таню от спячки. Нам, старикам, много ли надо: доброе слово скажи, удели внимание — и человек приободрился, расцвел.
Возвращая чемоданчик, Таня заявила не без гордости:
— Между прочим, Зинаида, у меня теперь есть муж!
— Да ты что?! И кто же он? В санатории познакомились?
— Нет! — важно ответила Самойлова. — Мы восемь лет уже знаем друг друга. Но сейчас Эдик очень красиво стал за мной ухаживать! Словом, у меня новая жизнь!
Эдуардом звали последнего мужа Тани, отца ее сына Димы. Но это был кто-то другой. Если она, конечно, не придумала себе новую любовь. Может, брат знает. У них были близкие отношения, Татьяна мне не раз говорила: «Алексей — моя стена, в случае чего поможет». Слухи, что у них давняя война (якобы из-за дачи, которую отец оставил сыну, а не дочери), — беспочвенны. Я, к сожалению, так и не познакомилась с Алексеем лично, видела только на похоронах.
Умерла Таня в день своего восьмидесятилетия. Накануне перенервничала — в Доме кино планировали ее творческий вечер, долго его готовили, снимали документальный фильм. В юбилей — шквал телефонных звонков, коллеги с поздравлениями, все вдруг вспомнили о Самойловой. По Первому каналу показали ее отремонтированную, уже вполне уютную квартиру. «Вот теперь, Зинаида, у меня начинается новая жизнь!» — крутились в голове Танины слова из нашего последнего разговора.
Я пошла на панихиду, которая проходила в Доме кино.
— А вы знаете, что у нее маму тоже Зинаидой звали — Зинаида Ильинична? — спросила меня бывшая одноклассница Самойловой Светлана.
— Нет, не знала! — ответила я с горечью. — Она о себе не рассказывала ровным счетом ничего!
Во время прощания многие говорили, что сегодняшнее время совершенно не подходило Самойловой, она — дитя советской эпохи. Ни я, ни кто-либо другой не могли спасти Таню от одиночества. Ее тело что-то ело, куда-то ходило, как-то спало. А сущность, душа Самойловой, обитала в ином мире — творческом, возвышенном. Она не была сумасшедшей. Просто другая. Самое подходящее для Тани слово — отрешенная. Видела по телевизору, как Самойловой вручали орден за заслуги в области культуры. Таня и там с таким видом стоит: ну дали орден — и ладно. Ни радости, ни гордости, сплошное безразличие.
Татьяна участвовала в передаче «Пусть говорят», где ей устроили встречу с сыном. Зашла в студию, помахала всем рукой и села, равнодушная, словно не о ней речь. Только когда Митя появился, обняла его и вымученно улыбнулась.
На похороны сын приехал. Кто-то из кинематографистов к нему подошел, кажется, Виктор Мережко, спросил: «А вы бы сами не хотели сниматься в кино, стать актером, у вас фактура хорошая?» Но Дмитрий только поморщился. Мне показалось, он терпеть не может кино. А мама его — да, она была звездой. Загадкой, которую никому так и не удалось разгадать.