— Знаешь, Коль, — спокойненько говорит Мордвинов, — у цирковых такой закон: если артист упал с трапеции или каната, он поднимается и повторяет номер, пока не получится, иначе внутри навсегда поселится страх. Ведь ты же артист...
— Какой из меня, заики, артист?
— Ты артист. Прекрасно играл до сих пор и завтра сыграешь. Иди поспи, отдохни — все будет хорошо.
Ночь я, конечно же, проворочался. На следующий день играл и одолел себя. Если б не Мордвинов, распрощался бы с профессией. Когда после смерти Николая Дмитриевича издали его дневники, обнаружил в них слова о себе: он вспомнил, как посмотрев однажды «Маскарад», я пришел к нему в гримерку выразить свое восхищение. «Испытанный кинематографист», мой партнер по «Ленинградскому проспекту», — писал Мордвинов, — бросился мне на шею и сказал: «Такое я вижу в первый раз!» Ему ясно, что не умрет ни романтическое, ни трагическое, ни классическое и что иначе жить на сцене нельзя». Мордвинов как будто бы передал мне тот факел, что сам нес, пример отношения к театру, искусству. Благодарен ему за это безмерно. А заикался я потом лишь в роли Бориски из «Андрея Рублева», но исключительно по просьбе режиссера, попросившего «оставить красочку». Предыстория нашего знакомства такова. Я-то думал, Кончаловский про меня давно забыл, однако в один прекрасный день голос Андрона раздался в телефонной трубке: «Коля, срочно читай «Ивана» Богомолова, мой друг Андрей Тарковский попробует тебя на главную роль!»
Прочитал, потрясающая проза, но какой из меня Иван?! И вот настал день, когда я отправился на «Мосфильм». И представления не имел, кто такой Тарковский, для меня он был просто друг Андрона. Явился в его кабинет, увидел и... просто влюбился. Я — парень традиционной ориентации! Вроде Андрей не располагал к нежным чувствам, его суть была жесткой. Но сердце почему-то подсказало: он живет в двух мирах. Здесь он шутит, сыплет анекдотами, ногти покусывает. И вдруг его уже нет с нами: душа взлетает куда-то высоко и парит в неведомых пределах. И вот этого Тарковского невозможно было не любить. Он был человеком верующим, я это всегда знал, хотя мы ни разу не разговаривали ни о вере, ни о Христе. Но именно Андрей повесил мне на шею мой первый крестик. Сам выбрал его из четырех оловянных, сам продел тесемочку, сам затирал руками, фактурил, чтобы приблизить к правде жизни. Пусть это был всего лишь реквизитный крестик на картине «Андрей Рублев», но все же...
Подтверждения, что Андрей верил в Бога, я начал получать много лет спустя. Чего стоит одна фраза из его интервью, которое Тарковский дал, уже живя на Западе: «Конец цивилизации может наступить раньше, чем упадет ядерная бомба.