Страшно заинтригованный, я тут же примчался в Москву. Попов уехал на съемки все того же «Обломова», Морозов находился на гастролях, Толя Васильев — в родном Ростове-на-Дону. В театре я застал лишь нового директора Егиазаряна, кандидатуру которого спустили сверху. Попросил его вызвать в Москву Васильева для продления контракта и получил ответ: «Нецелесообразно». Вопросы множились, за ответами ринулся в Управление культуры. Тамошняя кураторша нашего театра объяснила: «Главное сейчас срочно выписаться из общежития, иначе вам не выдадут ордер. Лучше поторопитесь, оформите документы сегодня же». Притащив в паспортный стол бутылку коньяка, я получил заветный штамп «Выписан».
И уже на следующий день в театре на доске объявлений увидел приказ: «Освободить Райхельгауза Иосифа Леонидовича от должности режиссера-постановщика в связи с отсутствием московской прописки». Только тогда понял, как виртуозно разыграли свою партию люди из Управления культуры, как ловко они избавились от неугодного им человека. А все потому, что мы на свой страх и риск сыграли мой запрещенный властями спектакль «Автопортрет» на гастролях в Ростове. Я дал телеграмму Толе Васильеву: «Срочно прилетай, плохие дела». А сам отправился репетировать со студентами — актерами курса Попова. Там и потерял сознание — инфаркт.
В больнице провел пару месяцев. Толя Васильев навестил, пообещал «подхватить» «Взрослую дочь...». Он действительно довел спектакль до выпуска, и постановка стала сенсацией, сегодня ее разбирают в учебниках по истории отечественного театра. Слышал, что моя фамилия стояла на афише, но Управление культуры потребовало ее убрать. Я так и не видел «Взрослую дочь...», двадцать лет вообще не переступал порога Театра имени Станиславского, пока режиссер Володя Мирзоев не уговорил прийти к нему на премьеру. Высидел первый акт, и стало реально плохо. До сих пор когда проезжаю мимо театра по Тверской, чувствую, как перехватывает дыхание.
Не смирившись с увольнением, я подал в суд на Управление культуры, но, конечно, проиграл. В Москве меня не прописывали. Если поступали приглашения в столичные театры, в итоге передо мной извинялись: «Мы бы с радостью, но брать вас на работу не рекомендовано». Неделями лежал на диване у друга с одной мыслью: жизнь кончена. Куда теперь идти — в грузчики, в таксисты? Именно тогда зазвонил телефон, в трубке хриплый голос:
— Иосиф, это Коля Мокин, главный режиссер Хабаровского драмтеатра. Срочно прилетай и поставь у нас спектакль.
— Но я персона нон грата.
— Все нормально, Иосиф, жизнь сюжетна.
Я занял денег, полетел в Хабаровск... За следующие несколько лет поставил спектакли в пятнадцати городах Советского Союза — Харькове, Омске, Элисте, Минске, Одессе, Владимире... Это в Москве работа идет в течение года, в провинции репертуар надо обновлять постоянно. Я выпускал новый спектакль за полтора месяца.
С Толей Васильевым некоторое время отношения были натянутыми, но потом обиды ушли. Васильев, как каждый гений, разрешает себе все. По поводу «Взрослой дочери...» он с собой как-то договорился. Мой выбор был прост: вспоминать ту историю до гробовой доски или дружить с ним? Для меня важнее общение. Зачем меряться славой? Я выпустил более сотни спектаклей. Из них три-четыре таких, которыми могу гордиться. Еще десять-пятнадцать — высокого качества. Остальные семьдесят пять — просто нормальные. Так что одним спектаклем больше, одним меньше — какое это имеет значение?
