Первым делом стал искать работу. Как-то гулял у оперного театра, рядом с которым в переулке располагался Одесский ТЮЗ. На стене висело объявление: требуется актер сорок восьмого размера. У меня тогда был сорок шестой, но набрал в легкие воздуха и толкнул двери. Вахтер сразу позвал режиссера, вышла Мария Исаевна Каменецкая и повела в костюмерную примерять вещи, на которых было написано «Коля Губенко». Николай Николаевич Губенко поступил тогда во ВГИК, и я стал донашивать его костюмы и роли: шарашил по три спектакля в день.
Проработав год, отправился в Москву. Добрый знакомый дал рекомендательное письмо к своему другу Юлию Даниэлю. Тот прочитал, сказал: «Живи!» Я понятия не имел, что Юлий Маркович — поэт, прозаик, диссидент. Знал только, что он переводит Тараса Шевченко, поскольку постоянно со мной консультируется как со знатоком украинского языка. Как-то раз, когда был дома один, пришел молодой парень.
— Где Юлий Маркович?
— Не знаю, будет позже.
— Так жрать хочется! Давай картошки пожарим?
— Давай.
Мы пошли на кухню, он говорит:
— Я тут песню придумал...
Незнакомец начал отстукивать ритм по столу и запел: «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты...» Вскоре явился Даниэль, собралась компания, парень по имени Володя спел несколько своих песен. Так судьба свела с Высоцким. Но мне была куда интереснее собака Даниэля, которая почему-то с удовольствием ела лимоны. Странно происходит: когда позже жил в Ленинграде, умерла Анна Андреевна Ахматова и приятели позвали меня на похороны. Но у меня было назначено свидание с девушкой, и я их пропустил. Сегодня не вспомню, как звали ту девушку, зачем она была мне нужна. По молодости мы совсем не соотносим масштабы происходящих событий.
Однажды Юлий Маркович пришел домой и, ничего не объясняя, скомандовал: «Уезжай!» Это было летом, а осенью его арестовали. Зимой начался знаменитый процесс Синявского — Даниэля. По радио говорили о «писателях-отщепенцах», порочащих советский строй: только тогда я наконец-то понял, у кого жил. Позже в самиздате прочитал повесть-антиутопию Даниэля «Говорит Москва» — о том, как в СССР был провозглашен День открытых убийств — эта книга казалась откровением.
Оставшись в Москве без крыши над головой, я отправился в Ленинград, где поступил в ЛГИТМиК на курс Бориса Вульфовича Зона. Но проучился недолго: меня отчислили. Зон сказал: «Мне нужно было либо выгнать весь курс и оставить его, либо выгнать его и оставить весь курс». Очень умно! Я был наглым и самоуверенным, казалось: все умею, нужен только диплом — пустая формальность — и начну ставить спектакли. Но ты приходишь в институт познавать законы профессии. Если думаешь, что это ерунда, — уходи. Зон был прав.
Сразу после отчисления пошел устраиваться на работу к Товстоногову в БДТ. Естественно — режиссером! Георгий Александрович долго и обстоятельно со мной беседовал, наконец вынес решение: поработай рабочим сцены, ознакомься, как устанавливать декорации. Но надо было где-то жить. Я перешел Фонтанку, заглянул в первую подворотню и обнаружил свободный подвал. Видно, умел внушать доверие, поскольку дама, руководившая тамошним ЖЭКом, выслушала рассказ о том, что я — выдающийся художник, буду выпускать у них стенгазету и рисовать наглядную агитацию, и через три часа выдала ключи.
