Во второй комнате поселилась я. У Хохла перебывал весь ВГИК, у меня — весь ГИТИС. Мама Женькина частенько приезжала из Кривого Рога, привозила харчи и варила борщ — прямо с утра. И всех угощала.
У нас был проходной двор, двери не закрывались. Люди уже даже не притворялись, что пришли нас проведать, а просто говорили: «Можно мы у вас посидим?» Могли вообще зайти по нужде. Один раз мы с Хохлом пошли в кино, а после фильма решили кофейку выпить. Сели в кафешке, и он как начал ржать: «Ардова, ты представляешь, сколько сейчас народу не пописало, не покакало, чаю не выпило? У нас ведь закрыто!» Толстую к нам привела Тина Баркалая.
Фекла, как оказалось, тоже жила на Ордынке и училась в «моей» школе № 19. Сначала она окончила филфак МГУ и даже преподавала, а потом увлеклась театром и поступила в ГИТИС к Марку Захарову. Я ей помогала делать этюды. А она мне — готовиться в аспирантуру. После института я работала в «Маяковке» у Гончарова, и тут наступило какое-то безвременье. Интересные постановки выходили редко, Андрей Александрович был уже стар и театром почти не занимался. Я не знала, куда девать энергию. Вот и возникла эта идея с аспирантурой.
Мы даже реферат с Феклой написали. Я диктовала, а она набирала на компьютере. Но экзамены сдавать не стала, испугалась английского, которого до сих пор не знаю. Гончаров потом ругал: «Что ты наделала! Подумаешь, английский! Тебе бы все равно тройку поставили!»
А мне на самом деле было стыдно занимать чье-то место. Я не считала педагогику своим призванием. Тут и новый роман вспыхнул, стало не до учебы...
Георгий Шенгелая был режиссером. Он приходился племянником своему тезке, известному грузинскому режиссеру. Георгий работал в ГИТИСе и у нас в театре. Он долго вокруг меня круги накручивал. Дарил подарки, водил в рестораны. Деньги у него тогда водились, и Георгий разбрасывал их направо и налево, как настоящий грузин.
Он был шикарный мужчина. Жил в «Балчуге»! Круче гостиницы в Москве не было. Помню, пришла туда и чуть не сгорела со стыда. Обстановка роскошная, люди нарядные — и тут я, в старом китайском пуховике и потертых «резиновых» штанах. Номер у Георгия был не самый дорогой, но мне он казался дворцом.
Чуть не расплакалась, когда не смогла кран в ванной открыть. Я никогда таких не видела! Пришлось звать любимого на помощь. Его страшно веселила моя простота. Георгий с удовольствием наряжал меня и выводил «в свет». Каждый день мы обедали в «Метрополе» или «Национале». Причем я могла запросто прихватить с собой нескольких подружек. Шенгелая платил за всех.
Он был обаятельным. И настоящим романтиком, умел ухаживать. Рядом с ним я впервые почувствовала себя женщиной, красивой и желанной. Мне же никто не говорил, что я хороша собой. Я не переживала, все время сама веселилась и веселила всех вокруг. Думала, что быть смешной даже лучше, чем красивой. Девушка живая и непосредственная в сто раз интереснее, чем какая-нибудь надменная богиня.
Но когда Георгий стал засыпать меня комплиментами, поверила и вправду расцвела.
Вскоре у Шенгелая начались проблемы с деньгами, и он переехал ко мне в дворницкую, на Ордынку. Комнатка была маленькая, помещались только кровать, шкаф и цветочные горшки — хотелось украсить нашу келью. Я с удовольствием занималась хозяйством, готовила грузинскую еду. Мы ездили в Тбилиси, и я там училась у мамы Георгия делать лобио и сациви.
Сначала была безумно влюблена и ничего плохого не замечала, просто радовалась жизни. А потом поняла, что Георгий, конечно, чудный парень, но страшно ленивый. За лень Гончаров его и выгнал из театра. Я решила продемонстрировать солидарность и тоже ушла, играла только в нашем дипломном спектакле, в филиале.
Потом, правда, опомнилась, поговорила с Андреем Александровичем и вернулась. Шенгелая долго кормил меня обещаниями создать свой театр, мы даже что-то репетировали, но из этих прожектов ничего не вышло. Он целыми днями валялся на диване, а я тихо сходила с ума от того, что так бездарно трачу лучшие годы.
Помню, праздновали мое двадцатипятилетие. Я выпила пару бокалов шампанского, завелась и стала кричать:
— Вы понимаете, что Лайза Миннелли в двадцать шесть была уже звездой? Ее знал весь мир! А я чем себя прославила в двадцать пять? (Лайза была моим кумиром.)
— Да брось, Ардова, — успокаивали ребята. — Все у тебя будет. Вот увидишь.
А я уже в это не верила. Ладно карьера, хотела родить ребенка — случился выкидыш. Всего-то подвинула кровать на сцене. До этого была с колесиками, а в тот вечер они куда-то девались, слетели, что ли. «Скорую» сдуру вызывать не стала, поехала к гинекологу. Она сразу сказала: «В больницу». Там сделали чистку...
Врачи говорили, что надо лечиться. Иначе детей не будет. Я решила: «Ладно. Пока так поживу. Там разберемся». Слишком туманным представлялось мне наше с Георгием будущее.
Он очень переживал из-за ребенка. А вскоре скоропостижно умер его тридцатилетний брат. Сердце остановилось. Георгий впал в депрессию. И по-прежнему ничего не делал. Я его оправдывала: «Надо подождать, придет в себя, все наладится».
