На нервной почве я стала болеть, перенесла пять пневмоний! Вернулась старая напасть. Я родилась с фибромой легких, недоношенной, крошечной. Никто не верил, что выживу. Папа рассказывал, что они с мамой не спускали меня с рук, держали в вертикальном положении. Класть было нельзя — я начинала задыхаться. Как и от плача. Плакать мне не давали. Месяцам к восьми все нормализовалось. Легкие не напоминали о себе много лет. И тут — на тебе...
Кололи антибиотики, но они не помогали. С большим трудом мама нашла врача, лечившего меня в младенчестве:
— Доктор, не знаю, что делать. Уже все перепробовали...
— Хватит с нее лекарств. Попробуйте лучше дыхательную гимнастику.
Мы с мамой стали «дышать» по системе йогов — по пятнадцать минут утром и вечером.
Продышали так месяца два и пошли опять к доктору. Он обрадовал: «С легкими все в порядке. Можете о них забыть». Но я увлеклась йогой. И занимаюсь ею до сих пор...
Конечно, дело было не в здоровье, а в психологическом настрое. Лев Давыдович ненавидел меня, «душил» — вот и начались проблемы с дыханием. Договориться мы не могли, были слишком разными. Вайсман всю жизнь прожил в страхе, ведь родился и вырос при Сталине. Мать его сгноили в тюрьме, и он, оставшись сиротой, был вынужден приспосабливаться — и к приемным родителям, и к режиму. А в сорок с лишним лет столкнулся со мной — абсолютно свободной и бесстрашной соплячкой. Я была слишком шумной, наглой, веселой.
Не девочка, а вечный упрек его конформизму.
Интересно, что к моей младшей сестренке, Насте Старыгиной, отчим относился нормально. Но она была маленькой (у нас восемь лет разницы) и росла при нем. И вообще Настена тихая и мудрая. Став постарше, она научилась «строить» отчима на раз. Чего я никогда не умела. Могла только уйти из дому к ребятам на улицу. Там я была звездой! На голове «ежик», в руке сигарета. Модные штаны-бананы, кроссовки. Крутая девчонка!
Самое обидное, что мама поддерживала отчима. Ее тогда просто «перемкнуло» на почве большой любви. Она очень изменилась и потеряла кучу друзей. Хотя сейчас я понимаю, что Вайсман, в принципе, неплохой мужик. Талантливый и интересный. Внешне он похож на Шона Коннери. С ним, как и со Старыгиным, мама продержалась десять лет.
Вайсманом, впрочем, Лев Давыдович оставался недолго.
Сделался... Ардовым. Устроиться в Москве провинциальному режиссеру с еврейской фамилией было проблематично. И вот однажды мама звонит на Ордынку и спрашивает:
— Боря, можно муж возьмет мою фамилию?
— Какую?
— Ардов.
— С какой стати? — удивляется папа. — Дай ему свою, девичью. Лев Киселев — тоже неплохо.
— Хорошо, — соглашается мама и кладет трубку.
Вскоре выясняется, что Лев Давыдович все-таки стал Ардовым.
— Что за дела? — возмущается отец.
— Я не стала возвращать себе девичью фамилию, — объясняет мама, — это слишком хлопотно. Проще сделать мужа Ардовым. Я не понимаю, тебе жалко, что ли? Леве нужна работа. Мы не можем жить на мою зарплату...
Мама получала сто пятьдесят рублей. Нина уже была замужем, жила отдельно, и на эти деньги мы каким-то образом ухитрялись существовать вчетвером — мама, Лев Давыдович, Настя и я. Причем самый трудный период нашей жизни пришелся на годы моего взросления, когда я стала задумываться о том, как выгляжу. Ничего особенного не требовала, но однажды довела маму до слез.
В магазине «Ленинград» продавались дешевенькие босоножки салатового цвета. Попросила маму купить, а она отказалась. И тут я взорвалась:
— Всем девочкам в нашем классе покупают красивые вещи, а мне нет. Я что, хуже всех?
— Дались тебе эти босоножки!
— Да, дались! Жена твоего Льва Давыдовича вкалывает на двух работах, чтобы дочку одеть. А тебе жалко каких-то пятнадцати рублей!
— Ты не понимаешь? У нас нет лишних денег, — сказала мама и заплакала.
Я бросилась ее успокаивать:
— Черт с ними, с босоножками. Похожу в кроссовках...